Каким образом один незаурядно талантливый человек заставляет весь мир к себе прислушаться? Полагаю, в случае Фармера ответ кроется в кажущемся безумии, в откровенной непрактичности доброй половины его занятий, включая пеший поход в Касс.
Нам еще предстоит обратный путь в “Занми Ласанте”. Когда мы наконец прощаемся с семьей Альканта, солнце уже садится. Над холмами, через которые мы сегодня перебирались, клубятся серые облака.
– Уходящее на запад солнце упрекает нас, – произносит Фармер.
Они с Ти Жаном совещаются. Решают, что в темноте, без фонарика, не стоит нам возвращаться тем же путем, каким мы пришли: через реки, по крутым тропинкам. То есть подразумевается, что я, по их мнению, не справлюсь. И слава богу, что они так думают, пусть это и нелестно. В сумерках мы снова подходим к центру Касса. По немощеной дороге проезжает старик на лошади, затем молодой парень на мотоцикле – его Фармер останавливает. Он спрашивает мотоциклиста, не подвезет ли тот одного из нас, фармацевта, до Канжи. Парень говорит, что подвезет за сто долларов.
– Как тебя зовут? – спрашивает Фармер по-креольски.
– Джеки, – отвечает парень. Потом интересуется: – А вы Докте Поль?
– Да. Мы понимаем, что твой мотоцикл потребляет бензин, и возместим расход. Мы принесли немного денег одной местной семье. Они живут в нищете – в отличие от тебя, Джеки. А если ты заболеешь, я не потребую с тебя сто долларов.
Вокруг нас уже собрались любопытствующие, и теперь все смеются, в том числе и сам Джеки. Дело улажено. Фармацевт вернется в Канжи на мотоцикле с Джеки и пришлет пикап за Фармером, Ти Жаном и мной. Фармер даже не вспотел за долгие часы ходьбы, и теперь ему хочется еще прогуляться. (“Все считают, будто у меня слабое здоровье, – говорит он мне. – А на самом деле? Я здоров как лошадь!”) Так что мы не станем дожидаться машины в Кассе, а пойдем по грунтовой дороге, ведущей в Томонд, которой водителю в любом случае не миновать.
В сгущающихся сумерках мы неторопливо удаляемся от городка. Воздух уже не раскаленный, а просто теплый. Зимними ночами в северных краях я буду вспоминать этот воздух и думать, что он мне, наверное, приснился. Вскоре небосклон усеивают звезды. Поскольку на много миль вокруг нет ни одной электрической лампы, они сияют так ярко, что, кажется, даже немножко освещают дорогу.
– Как хорошо, – говорит мне Фармер. – Можно отдохнуть от клиники, от самолетов. Понимаю, что вы устали, но я предпочитаю ходить пешком, в самых разных смыслах.
От него исходит ощущение уюта. Как будто мы трое мальчишек, сбежавших из дому после отбоя, и можем откровенно болтать о чем заблагорассудится – но это необязательно. Я затягиваю строчку из армейского марша:
– У тебя был хороший дом, но ты ушел.
– У тебя был славный автобус, но ты ушел, – подпевает Фармер.
В ночи кричат петухи. Порой раздается собачий лай. Потом до нас доносится странный звук, как будто что-то скребет по дороге. Звук приближается.
– Что это? – спрашивает Фармер у Ти Жана.
– Job pa-l, – отвечает тот.
Дословный перевод: “собственное дело”. То есть “что надо”. Не спрашивай. Через мгновение уже можно различить темные силуэты двух мужчин, волокущих какой-то хлам по направлению к Кассу. Фармер повторяет свой вопрос, и Ти Жан отвечает довольно резко:
– Zafèbounda-l!
Дословно: “собственная задница”. То есть он велит Фармеру заткнуться и не совать нос не в свое дело. Минуту спустя мимо нас в звездном свете проезжает еще один темный силуэт, на скрипучем старом велосипеде.
Так и продолжается. Очередному прохожему Фармер говорит “добрый вечер”, Ти Жан шикает на него, потом заводит лекцию: если ночью кто-то молча проходит мимо, надо тоже молчать, но если он спрашивает, кто ты, надо отвечать: “Я тот же, кто и ты”, а если спрашивает, что ты делаешь, тогда отвечай: “То же, что и ты”. Фармер интересуется, в чем же опасность. Ти Жан объясняет, что это может оказаться демон, возжелавший украсть твой дух. Тогда утром проснешься с рвотой и диареей, а врач скажет, что у тебя брюшной тиф или малярия, но на самом-то деле проблема будет куда серьезнее.
– Лекарства принимать надо, – предупреждает Ти Жан, – но и к жрецу вуду сходить тоже.
Мы движемся дальше прогулочным шагом. Фармер говорит, что нравоучения Ти Жана напомнили ему о тех временах, когда он жадно изучал культуру Гаити и десятки раз посещал церемонии вуду. Эти якобы зловещие таинства, о которых он столько читал, оказались попросту длинными и скучными.
– Чаще всего они проводились, когда кто-то заболевал.
Он интересуется мнением Ти Жана: можно ли сказать, что половина церемоний вуду – это попытки вылечить больного?
– Три четверти, – отвечает Ти Жан.
– Ну разве не поразительно, – обращается Фармер ко мне, – что все авторы бесчисленных текстов о вуду упускают из виду этот простой факт?
От Касса мы идем уже три часа, в сумме получается одиннадцать часов ходьбы за сегодняшний день, и в конце концов я чувствую, что не могу больше сделать ни шагу. Как только я сообщаю об этом, Фармер объявляет привал. Я благодарен ему за то, что он меня не поддразнивает. Мы усаживаемся чуть в стороне от неровной грунтовой дороги, на вершине холма, лицом к востоку. У меня с собой шоколадный батончик, и мы делим его на троих под звездами, точно юные бойскауты. Ти Жан показывает нам мигающий красный огонек вдали – это телебашня по ту сторону границы с Доминиканской Республикой. Глядя на огонек, я слышу рядом голос Фармера, ласковый голос врача, справляющийся о моем самочувствии. Отвечаю правду – устал, но чувствую себя хорошо. И тогда, проверив последнего на сегодня пациента, временно свободный от всех обязательств, он ложится на спину и смотрит на звезды.
– Вон Пояс Ориона…
Откуда-то из долины под нами раздается перестук барабанов. Я вспоминаю то время, что провел здесь, на Центральном плато, с солдатами американской армии. Как, сидя по ночам в казармах Мирбале, мы иногда слышали барабаны вуду и как некоторые из нас нервничали из-за этих таинственных сигналов. Уверен, мы бы воспринимали их иначе, если бы знали, что до нас, скорее всего, доносятся отголоски ритуала, призванного исцелять больных. Лично мне сейчас нравится этот звук – словно стук множества сердец, усиленный мембраной фонендоскопа.
Послесловие
В 2002 году, спустя семь лет после смерти преподобного Джека Руссена, ВОЗ утвердила новые рекомендации в отношении МЛУ-ТБ, основанные на тех самых принципах, что применялись “Партнерами во имя здоровья” в Карабайльо. Для Джима Кима это знаменовало окончание долгой кампании. “Вчера изменился мир”, – написал он из Женевы всем сотрудникам ПВИЗ. Цены на препараты второго ряда продолжали снижаться, и поставки лекарств вполне гладко шли теперь через Комитет зеленого света в разные места, в том числе в Перу, где около тысячи хронических больных либо лечились, либо уже выздоровели. В Томске лекарства получали около 250 человек, а российское Министерство юстиции наконец согласилось (в основном стараниями ВОЗ) на условия Всемирного банка, и ссуда была выдана – 150 миллионов долларов, чтобы начать борьбу с эпидемией по всей стране.