Хм, да ты дрессированная, похоже.
Заперев двери в квартиру, спускаюсь к машине. Собака, как привязанная, семенит слева у ноги. Точно дрессированная.
Закидываю сумки на заднее сиденье. Собака уверенно заскакивает в открытую дверь и взгромождается на сиденье — автомобилистка значит.
Снимаю дорогие перчатки из очень тонкой кожи. Ага, я предусмотрительный. Заношенные до дыр кроссовки выкину по приезду. Собаку вот только не выкинешь, улика блин.
— Улика, какое у тебя погонялово по жизни?
Лохматая улика риторически молчит.
— Молчишь. Ну, раз молчишь, будем называть тебя — «Эйтыкактебятам».
— Хххрррр.., — не соглашается со мной псина.
— Не нравится? Предлагай варианты.
Вместо вариантов собака тыкается мордой в мою руку.
— Опять молчишь? — жаль, документов на тебя не нашёл никаких. Придётся и этот головняк разруливать со временем.
Хотя, зачем откладывать. Прямо сейчас и попробуем твое погонялово пробить. Слишком уж хорошо ты выдрессирована. Толковых кинологов у нас на деревне всего два. И один из них моя бывшая соседка.
На светофоре срисовываю из записной книжки Ленкин номер.
— Алло, — отвечает из трубки хриплый мужской голос.
А вот ты, урод, мне совсем не нужен, нелюбим мы друг друга еще со школы.
— Ленку позови, у меня вопрос срочный по собакам.
— Дэн, привет. Ты как? Соболезную, держись давай. Помочь чем?
— Ага, помочь. Лен, у тебя кавказы были последние два–три месяца? — вгоняю Ленку в ступор.
— Нее…. Только Муха, но её не было последние два занятия, — вот и пойми женщин.
— Так нее…? Или только Муха. Что за Муха? — псинка напрягается, вот значит, какой у тебя оперативный псевдоним.
— Мухтарка, очень умная и спокойная девочка. Хозяйка у неё с сильным прибабахом правда, — осекается на полуслове Ленка. — Про собаку не было ничего в новостях, как она? — кто про что, а Ленка про собак.
— Муха, голос!
В замкнутом пространстве машины собачий рык давит на уши не хуже выстрела. Мощный голосище, однако.
— Лен, не говори никому о моем звонке. Я сам заеду, как все устаканится, — сбрасываю вызов.
В день «Великой Октябрьской Социалистической Революции», ой прошу пардону, день «Согласия и Примирения», у нас в стране не работает ни одно учреждение. Даже дежурного врача в детской больнице не обнаружилось. То есть он где–то есть, но где конкретно, дежурная медсестра не знает.
— Ушёл на обход, будет через час, — не молодая уже медсестра честно смотрит мне в глаза.
Делаю вид, что поверил.
— Завтра приходите.
Ага, счаз. Есть у меня на вас метод. Бабло неизбежно побеждает зло, вот и тут победило. Пусть и не сразу.
— Что, халат и бахилы накинуть? Не вопрос, — мне не до мелочей сейчас. — Марлевую повязку надеть? О? кей, — вполне разумно с моим–то личиком. Ни к чему малолетних пациентов пугать.
По длинным мрачноватым коридорам медсестра проводит меня почти в самый конец отделения. Маленькая палата с парой металлических кроватей, капельница, окрашенные масляной краской стены, подобие штор на окнах — больничка во всей красе. Хотя о чем я, по местным меркам это почти VIP уровень.
Кроватей в палате две, взрослая и детская. Сына спит на взрослой кровати. Девчонка из «Опеля» посапывает на детской. Руки девочки на одеяле, правая в гипсе, в левую поставлена капельница. Мордочки обоих детей вполне достойны кисти Манэ всосавшего литруху абсента.
— Как они? — интересуюсь у медсестры.
— По руке у каждого сломано. Сотрясения и синяки, — медсестра поправляет одеяло. — Закрытые переломы, недельки на три–четыре в гипсе, — поясняет сестра.
Мне это ни о чем не говорит. Меня били, резали, мелкой дробью прилетало разок, но вот переломов не было.
— Им снотворное дали. В их состоянии нужно больше спать и меньше двигаться. Так что продукты Вы зря принесли, нельзя им пока.
— Себе оставьте к празднику, — протягиваю медсестре сетку.
— Нет, ну что Вы. Не положено, — ломается ещё коза.
— Берите, берите, я такое не ем.
— Ну, если так, — медсестра забирает пакет. У тебя тоже есть дети, порадуй их. С вашей зарплатой не разгуляешься особо, да и платят зарплату в наше непростое время далеко не сразу.
Может, по доброте душевной лишний раз заглянешь к моим.
Выходим в коридор.
— А разве мальчиков и девочек можно в одну палату класть?
— Нет вообще–то, но тут главврач распорядилась. Как раз платная палата освободилась.
Какой поворот, ещё за палату хотят денег снять. Хотя о чем это я, что отдельная палата оказалась свободна — это из разряда чудес.
Многовато что–то чудес.
— Их же с милицией привезли, поэтому видимо. Если новых распоряжений не будет, после праздников переведем в общую палату.
— А забрать их когда можно? — о том, что девочка не мой ребёнок вопрос даже не поднимается, странно все это.
— Послезавтра у зав. отделением узнаете. Если все нормально, то быстро выпишут. С местами в больнице плохо, а после праздников даже в коридорах мест не останется. И с лекарствами плохо. И вообще.
Медицина, похоже, деградирует стремительнее органов.
Два простых гроба скользнули во чрево земли. Мокнувшая под холодным осенним дождем маленькая группка людей окружила пару свежих могил.
— Земля пухом, — три горсти земли сверху, треть пластикового стаканчика водки обжигает пищевод.
— Пей, пей, молодой, не пьянства ради. Тут случай особый, — бригадир похоронной команды муниципальной похоронной конторы, не морщась, проглатывает содержимое стаканчика. — Я вообще–то на похоронах не пью никогда. Даже по грамульке ни–ни, — очень похоже на правду, редкое сочетание для такого места. — Предлагают за упокой постоянно, а если хоть по глотку соглашаться, сопьёшься в миг, — пожилой, крепкий мужик с мозолистыми руками тяжело вздыхает. — Но тут случай особый, сколько лет работаю, а на похоронах «не забранных из морга» впервой наливают. — Пошли, молодой. Нам еще четыре неопознанных хоронить сегодня.
Девушка из «Опеля», несмотря на наличие документов, по части похорон проходила вместе с неопознанными телами, бомжами в основном. Судмедэксперты заключение выдали оперативно. Но вот хоронить очередную партию не забранных из морга тел, должны были только через несколько дней. Что меня решительным образом не устраивало.
С мужиками из похоронной команды удалось договориться быстро, хотя и недёшево. Подкинул им денег на нормальный гроб и венок, и за работу, само собой. А вот сдвинуть похороны на нужную мне дату их начальство отказалось наотрез. Ни деньги, ни уговоры не помогли. Угрожать бесполезно, кладбище это такая синекура, в которой все прихвачено мертвой хваткой. Серьёзный бизнес даже во времена Союза был. Только заикнись на повышенных тонах, к тебе вмиг и братва прикатит, и милиция, да ещё неизвестно, кто быстрее.
Шеф, я думаю, мог бы разрулить эти непонятки, но ему в последнюю очередь нужно, чтобы его подчинённые занимались благотворительностью, вместо того чтобы работу работать. Шефу звонить чревато.
В последний момент начальник похоронного МУПа внезапно согласились пойти мне навстречу, причём за недорого.
Стойкое ощущение странного, не покидает меня уже третьи сутки.
Я выжат насухо, но основная битва ещё впереди. Нужно забирать детей из больницы. С сыном проблем не будет, а вот с дочкой ожидается много трудностей.
Да, именно с дочкой, тут без вариантов. Был бы у неё на этом счёте хоть кто–то, дед, бабка или хоть дядя какой, возможно, я бы сомневался. Не вытащи я её из «Опеля» до приезда скорой, тоже сомневался, но судьба решила за меня.
Поводов для сомнений нет, оставить её совсем одну — перестать уважать себя до конца жизни. А это не наш это метод, решительно не наш. Связала нас авария в один тугой узел.
Через день самым странным образом решилась и эта проблема.
В больничке никто особо не упирался. Я подписал подсунутые врачом бумаги и закрыл вопрос, забрав детей домой.
На этом история заканчивается и начинается совсем другая история.