Как я не старался высмотреть возвращающихся разведчиков, их появление опять произошло совершенно неожиданно.
Десять минут назад с крыши грузовика в бинокль осматривал местность, не было никого.
Ан, нет.
— Уип–уип, — бросила наглая усатая морда в мой адрес и резво поскакала в сторону идущих по берегу реки хозяев.
— Есть новости?
— Есть. Река делает петлю и за горой опять течет на юг, — девушка устало села на валун.
— А дичь где, ужинать что будем?
— Нет дичи, грызуны одни. Антилопы как сквозь землю провалились.
— Понятно. А стреляли в кого?
— Стреляли?
— СТРЕЛЯЛИ???!!!
Две пары глаз, вдруг ставшие очень внимательными, сверлят меня рентгеном.
— Ну да, часа два назад одиночный выстрел был. На пределе слышимости почти. Ошо тоже слышал, — зверек действительно беспокоился.
— С какой стороны, — от усталости не осталось и следа, Грета вновь сжата, как пружина.
— С юга, точнее не скажу.
— Русский, ты огонь не разводил?
— Малыш, ты кострище видишь?
Парень смутился и отрицательно покачал головой.
— А кто тут вообще может быть?
— Никого тут быть не может, от слова совсем. Тут поселений два всего. База на первом притоке Рейна с которой ты выезжал и пост Найджела.
— Пост Найджела, это то место, куда мы едем?
— Да. Других поселков на этом берегу Рейна поблизости нет, — поблизости, это километров триста, — А если что–то новое и появилось, то оно на берегу будет. Но никак не в глубине буша.
— Геологи или еще какие научники?
— Русский, на небо посмотри. Тучи видишь? Это дождик собирается. Все экспедиции давно по базам сидят.
— Значит, тут окопались те, кому жизненно важно забраться подальше в глушь. И ничего хорошего от них ожидать не приходится. Что завтра делаем? Рвем когти на юг с перспективой нарваться на неприятности? Причем нарваться не на наших условиях. Или осматриваемся на местности?
— Осматриваемся, — девушка отлипает от камня и, на ходу стягивая одежду, направляется к реке.
— Кто ездит вслепую, редко доезжает, — Дензел уже грызет полоску вяленого мяса. Собственно у нас из припасов больше ничего и не осталось.
Страшновато, но нервишки будоражит поганенькая мыслишка о возможном хабаре.
— Осматриваемся, так осматриваемся. На разведку все равно вам идти. Моя вахта последняя, разбудите.
Снова тянется бесконечно длинный день.
Машину я перегнал и спрятал в тени между скалами.
Всю машину осмотрел по второму кругу, оружие почистил, плотную — на полтора часа зарядку сделал. Чем бы еще себя занять?
С к у ч н о.
А ведь еще даже не полдень.
— Русский, заводи, едем.
Как же вы мне дороги! С этими появлениями из ниоткуда. Чингачгуки хреновы!
Грета уже заняла место в кабине и нетерпеливо барабанит пальцами по металлу двери.
Судя по отсутствию Дензела и Ошо, поедем мы не совсем туда, куда планировали вчера.
— Плохих парней нашли?
— Нашли. И не только их. Непонятно там все. Сам посмотришь, а потом будем думать, что со всем этим делать.
Место, для скрытого от посторонних глаз поселения, выбрано идеально.
Не знаю, какого происхождения этот кратер, возможно, тектонического или эрозионного, а может быть, здесь воткнулся в грунт небольшой метеорит, не берусь судить — не специалист.
Полукилометровый кратер, окаймленный по периметру скальной грядой высотой с пятиэтажку. Наружные склоны скальной гряды покатые, поросшие зарослями чахлых колючих кустарников. Внутренние — почти отвесные. Хотя мест для спуска хватает. С востока скалы чуть выше, с юга в линии скал зияет расщелина прохода. Солидный такой проход, не меньше полусотни метров шириной. Примерно треть кратера занимает зеркало озера.
— Как мыслишь, глубокое озеро?
— Да, на цвет воды посмотри, — облюбовав глубокую тень справа от меня, девушка достала небольшой обрезиненный бинокль.
Ну да, цвет воды. Можно подумать, мне это о чем–то говорит.
К востоку от озера до стены кратера тянутся неровные кляксы полей. А прямо под нами, в сотне метров от склона, ютится крохотное поселение, здорово смахивающее на заброшенные декорации к «Безумному Максу».
— Поля странные.
В это время года обычно урожай уже убран и поле ждет, когда его перепашут по окончании сезона дождей. Или ждет небесной влаги и рисовой рассады. А тут вроде что–то посажено, но с уборкой местные аграрии отчего–то не торопятся.
— Я тоже заметила.
— Что посажено, кстати?
— Сорго, маис и, не знаю, что–то еще на дальнем поле, бобы похоже.
С полями понятно, перейдем к аграриям.
В земле ковыряется дюжина человек, четверо мужчин, семь женщин и трое детей. Причем самому младшему не больше семи–восьми лет. Все одеты в такое рванье, что его даже лохмотьями назвать нельзя.
На двух женщинах лишь короткие куски ткани, имитирующие юбки. Грудь неприкрыта, от слова совсем. Вот только нет в этом ни капли эротизма.
Сельхозинвентарь аграриев наводит на мысли о падении местной общины глубоко в пропасть начала железного века. Убогие тяпки, явно самодельные лопаты, разваливающиеся корзины.
Все бы ничего, если бы аграрии были с черным цветом кожи. Ан нет, все как один белые. Некоторые так вообще с истинно арийскими профилями.
Между полями и поселком на паре вкопанных в землю столбов растянуто густо облепленное насекомыми человеческое тело.
С выдумкой растянуто — головой вниз.
Мощнейший воспитательный фактор и рычаг поднятия производительности труда пеонов.
Плантаторы тоже имелись в наличии, куда же без них.
За бледнолицыми пеонами присматривал худощавый негр с ржавым «калашом» за спиной и такой же жилистый негритёнок с длинной оструганной палкой, которую он не стеснялся пускать в ход при любой возможности. Причем с одинаковым рвением и нескрываемым удовольствием охаживал дрыном и мужчин, и женщин, и детей.
А что у нас в поселке?
Пара изрядно ржавых морских контейнеров, остов буровой установки, огромный армейский кунг на базе полноприводного грузовика. Судя по лохмотьям колес, грузовик больше не ездок и сейчас приспособлен под жилье.
На грязном топчане, в тени кунга, крепким негритянским сном отбился раздетый по пояс молодой негрила.
Из–за кунга торчит некогда добротный кемпер, на базе автомобиля повышенной проходимости. Есть там колеса или нет, мне не видно, да это и неважно. Целых стекол тоже не видно, проемы закрыты грубыми деревянными щитами.
Еще дальше разбиты две то ли палатки, то ли шатра.
Возле палаток суетятся темнокожие женщины в цветастых одеждах и еще один подросток.
За палатками торчат кабины еще двух машин.
— Сколько тут латифундистов?
— Четверо мужчин, семь женщин, два подростка, — судя по тону, всё перечисленное Гретой уже списано в утиль.
— А белых пеонов?
— Словечки у тебя. Все белые на поле.
— Думаешь? А кому тогда воду понесли?
— Не знаю, там перекрытые деревянной решёткой ямы в земле. Но ты прав, вероятно, там еще кто–то из белых.
— Скорее всего. Так, я вижу двух негров. Где остальные?
Хотя, с неграми я, пожалуй, погорячился. Чернокожие больше смахивают на очень черных арабов.
— У них пост оборудован с южной стороны около прохода. Один негр там, а где еще один не знаю. Но он тут где–то, если бы кто–то покинул лагерь, брат предупредил бы.
— Дензел за постом наблюдает?
— Угу, для порядка. Часовой у них спит на посту.
— Негры, что с них взять? Н–да, а разостарались–то (немного экспрессивно, но пока оставлю фразу) как, как будто тут не две дюжины человек, а две сотни.
— Негры, — констатирует очевидное Грета.
До вечера наблюдём за немудреным распорядком дня латифундии.
С закатом рабовладельцы погнали свое движимое имущество в один из морских контейнеров.
Подростки–негритята отделили от вереницы рабов молодую женщину и, прихватив ее за волосы, потащили в сторону.