Уиф «крупно поговорил» с Дженис, но слова его скатывались с нее как с гуся вода, и очень скоро старик махнул рукой. Он стал даже сторониться дочери и весь ушел в постройку стенок у себя в саду. Ему оставалось сложить небольшой отрезок с одной стороны.
Поскольку Ричард опять начал возвращаться из школы рано, он снова стал помогать Уифу, и к середине недели стенка была почти закончена — положить несколько камней, и все готово. Около семи часов вечера оба вышли из дома и принялись за работу. Погода стояла пасмурная, ветер срывал с деревьев молодые листочки, по небу стремительно бежали тучи. После дождя в саду было предательски скользко. Паула, поскользнувшись, растянулась на дорожке, и Эгнис вышла утешить ее и отвести спать.
Завершили они работу часа через два. Собственно, они бы кончили гораздо раньше, если бы Уиф не потратил добрый час на детальный осмотр всего сооружения, внимательно простукивая и проверяя кладку. Ричард был так рад, будто сделал все своими руками. Странно, что работа, которая не принесет никому существенной пользы или эстетического наслаждения, которая не требовала ни особого мастерства, ни большой затраты труда, может давать такое удовлетворение, действовать так умиротворяюще. Ему захотелось постоять в пределах этих стен, выкурить сигарету, обстукать их основанием ладони, как Уиф, чтобы продлить переполнявшую его радость. И ведь сделал-то он совсем пустяк. Радость Уифа… только Уиф, думал Ричард, вероятно, получает одинаковое удовольствие от всего, за что бы он ни взялся. Была в нем какая-то радость созидания.
Темнело, но обоим не хотелось идти в дом. Хороший ветреный вечер, ранняя весна — время, когда, кажется, все можно прояснить и начать сначала.
Он скажет Эгнис о своем плане и попробует объяснить ей все, что произошло в тот вечер. Он чувствовал себя обязанным объяснить ей, он не хотел, чтобы она страдала, и, оказавшись причиной ее страданий, должен сделать все возможное, чтобы загладить свою вину. Лучшего момента не выберешь. Гора позади них быстро уходила в темноту, но темнота эта не была враждебна; трава вздрагивала под порывами ветра, пара грачей кружила с громкими криками у них над головой, вдалеке виднелись редкие огоньки. Ричард чувствовал, что имеет достаточно сил для того, чтобы начать любую избранную им для себя жизнь, знал, что от решения своего не отступится.
Эгнис вышла с подносом, на котором стояли две кружки с чаем и печенье. Она подала чай мужчинам, осторожно пробравшись между разбросанных мокрых камней, больше уже не нужных. Принимая из ее рук кружку с чаем, Ричард вопросительно посмотрел на нее — впервые после той ужасной встречи. Она стойко встретила его взгляд, но в глазах ее была мука, — мука, для него невыносимая.
Когда она повернулась, чтобы идти в дом, он вдруг не выдержал.
— Мама, — сказал он тихо, следуя за ней, — одну минутку.
В голосе его не было колебания: сейчас он скажет ей. Она ускорила шаги. Сознавая, что она убегает от него, не в силах перенести это, Ричард пошел быстрее.
— Не надо, — сказал он, — не бегите. Я хочу поговорить с вами. Пожалуйста!
Теперь она торопливо семенила, последние несколько ярдов она даже пробежала бегом из страха, как бы Ричард не схватил ее за руку, насильно не остановил; не сказал ей того, что она не хотела слышать.
— Мама!
Эгнис повернулась, чтобы сказать «не надо», сказать, «оставьте меня в покое», сказать, «уйдите», и, увидев Ричарда почти рядом с собой, вздрогнула и отшатнулась. Ноги не устояли на мокром камне, я она с размаху упала спиной на другой камень, торчавший острием кверху. Звук удара, короткий и резкий вонзился в мозг Ричарда.
Глава 38
Он так и застрял у него в мозгу, этот звук, — как пойманное эхо, которое будет теперь оживать от малейшего шепота. Он чувствовал, что звук этот по своей воле никогда не покинет его память. Он подстерегал его повсюду. Ричард мог сидеть с открытой книгой или шагать по дороге, ужинать или дремать и вдруг вздрагивал оттого, что звук ударял ему в голову.
Эгнис увезли в больницу. У нее оказался передом позвоночника у основания, и ее парализовало. Она лежала с открытыми глазами, выражение лица было спокойным, словно она прилегла отдохнуть, но выпростанные из-под одеяла руки оставались неподвижны, только чуть-чуть вздрагивали иногда, и речь была нечленораздельным лепетом, который скоро утомлял ее. Врачи обещали, что она будет жить, и, возможно, долго, что же касается выздоровления, тут они ограничивались соболезнующими фразами и советовали не терять надежду. Ее кровать была окружена цветами и открытками от односельчан, весь угол маленькой белой палаты был уставлен цветами, и оттого ее кровать казалась одром беспечальной смерти. К Уифу постоянно заходили осведомиться о часах приема, и в Женском клубе и в церкви были даже установлены специальные очереди, чтобы не утомлять больную посещениями и дать членам семьи побыть с ней хоть немного наедине. В дом отовсюду сносились подарки: фермеры приносили яйца и фрукты, дети — шоколад, а члены всяких комитетов — собственноручно связанные кофты; по меньшей мере три недели после несчастья коттедж был местом паломничества.