Внутри, однако, было восхитительно тепло и чисто. Ричард ожидал, что стены будут грязные и закоптелые, а они сверкали белизной; скамьи были натерты до блеска, подушечки для коленопреклонения выглядели так, будто их только сегодня выколачивали, на алтаре, отгороженном полированными перилами, стояли свежие цветы; чистенький книжный прилавок не производил обычного жалкого впечатления, купель работы пятнадцатого века была аккуратно огорожена лиловым шнуром. Единственный неф вел к ступеням алтаря, то есть к западной стене старой часовни. Церковь не была отягчена шедеврами архитектуры, и тем не менее Ричарду никогда еще не приходилось бывать в сельской церкви столь изящных пропорций — войдя, вы сразу же ощущали тепло и уют. Кафедра проповедника с начищенным бронзовым орлом на передней стенке стояла совсем близко от молящихся, и веревка колокола висела сразу за купелью.
Из ризницы вышла Эгнис и, увидев Ричарда, подошла к нему. Она была в фартуке, специальных перчатках и шляпке, которую так и не удосужилась снять, — раз в неделю она приходила убирать в церкви. За последние дни они достаточно хорошо познакомились, чтобы почувствовать взаимную приязнь; встреча при таких обстоятельствах лишь укрепила это чувство, и скоро Эгнис уже рассказывала ему о самой церкви, о священнике, о порядке богослужений; показала ему книгу посетителей и, явно желая удивить, сообщила, что всего несколько дней назад посмотреть церковь приезжали туристы из Австралии и Канады, и стала уговаривать его самого оставить подпись в этой книге.
Зная со слов миссис Джексон положение дел у нее дома, Ричард испытывал некоторую неловкость. Будто имел над Эгнис некую власть, мог повергнуть в глубокое смущение, сказав, что знает ее секрет. Ему вдруг явилась нелепая мысль: а что, если взять да сказать ей, что он все знает, а потом утешить — это, мол, все пустяки. Но он тут же ужаснулся собственной черствости. Самообладание Эгнис было, на его взгляд, достойно подражания. Это была невысокая хрупкая женщина с легкими седыми волосами. Красивые глаза и нос, маленькие руки, на ногах тяжелые ботинки. Особенно поразила Ричарда ее кожа: в уголках рта и глаз намечались морщинки, но такие легкие, что скорее говорили о доброте, чем о возрасте — а так кожа была гладкая и нежная, словно шелк, на который нанесли румянец, свежестью напоминавший только что сорванное яблоко, нанесли воздушными мазками, едва коснувшись кистью лица, чтобы, не дай бог, чем-нибудь не напортить. И если он испытывал смущение в ее обществе, то не меньшее смущение испытывала и она. Ее бодрый тон и суховатая манера держаться недостаточно хорошо маскировали — скорее, даже подчеркивали — разницу между простым знакомством и дружескими отношениями, которые для нее были, очевидно, более естественными.
Чтобы сказать ей что-нибудь приятное, он похвалил церковь, чувствуя себя довольно глупо, так как сухой тон, в который впал и он, звучал неуклюже и потому даже немного напыщенно. Она поблагодарила.
— А вы новый ковер заметили? — сказала она, указывая на длинную ковровую дорожку, протянувшуюся от южного входа до ступенек алтаря. Дорожка была из недорогих, но сделана будто по заказу для этой церкви и выглядела весьма парадно: неяркий свет, падающий из окон, скрадывал и облагораживал яркость расцветки. — Нам давно нужен был ковер. — Ричард кивнул, и Эгнис, чувствуя его искренний интерес и тронутая им, продолжала, слегка приукрашивая свой рассказ, чего обычно себе не позволяла. — Но мы тогда как раз купили новые стихари для мальчиков-служек — у нас их всего-то трое, — и в кассе церковного комитета совсем не оставалось денег. Тогда я раздобыла два мешка угля у мистера Скотта, — я, собственно, хотела заплатить за них из своего кармана, но он пожертвовал уголь, — мне, видите ли, хотелось разыграть что-нибудь, что могло бы пригодиться в хозяйстве, и мы выручили от этой лотереи двадцать фунтов. Я все устроила сама. Никакой тут моей особой заслуги, конечно, нет, просто мне хотелось сделать всем сюрприз, поэтому я никому не сказала, на что именно пойдут вырученные деньги. Одним словом, уголь я получила, билеты распродала, и к пасхе у нас был новый ковер. — Почувствовав, что незаметно для себя расхвасталась, Эгнис покраснела и указала на коврик, лежавший у купели. — А на этот деньги собрала миссис Фрайер. В девять фунтов обошелся. Ей, бедной, пришлось от себя десять шиллингов доложить.
Тут она взглянула на часы и заторопилась домой. Время для работы приходилось выкраивать из четырехчасовых промежутков между кормлениями — очень не разболтаешься. Ричард пошел вместе с ней. На паперти он подержал ее хозяйственную сумку, пока она застегивала пальто на все пуговицы, несмотря на то, что тучи рассеялись, выглянуло солнце и от земли подымался теплый пар. Впоследствии Ричард узнал, что уборка церкви — всего лишь одна из безвозмездных обязанностей, которые Эгнис выполняла в деревне. Она убирала также помещение Женского клуба, развозила по четвергам на тележке готовые обеды, ходила в больницу поить чаем больных, заседала в церковном комитете, в комитете по устройству ежегодных карнавальных шествий и экскурсий для пенсионеров, да еще при всяком удобном и неудобном случае можно было услышать: «А уж это мы оставим миссис Бити». И все это делалось без тени самодовольства. Она, случалось, ворчала, что она одна такая ненормальная — отдувается за всех, смеялась над своей вечной занятостью, называла себя миссис Швабра и получала от своих общественных дел огромное удовольствие. Они давали ей возможность побыть на людях, так же как ежегодное участие в рождественском спектакле давало ей возможность попеть и подурачиться вволю, ко всеобщей радости — и к своей, разумеется, тоже. Именно контраст между хрупким внешним видом, скромностью манер, граничившей с робостью, и энергией, с которой она неизменно хваталась за работу и отдавалась веселью, и вызывал восхищение Ричарда, перешедшее впоследствии в преклонение. Она была хорошая женщина, очень скоро он начал считать ее лучшей из всех, кого он знал, самой искренней. Однако тихоней Эгнис отнюдь не была и, разойдясь, показывала себя подчас с весьма неожиданной стороны. Благопристойность, сдержанность, замкнутость, пунктуальность — все те качества, которые обычно приводят к известной сухости или в лучшем случае к снисходительному отношению к жизни, у нее служили трамплином к смеху, веселью и радостной готовности помочь.