И снова он увидел это выражение в павильоне местной промышленности, куда Уиф повел его после того, как закончилась раздача призов и были произнесены все речи. Там в просторном шатре были представлены плоды трудов всей округи. Цветы, овощи, яйца, фрукты, всевозможные домашние торты, вязаные вещи, шитые изделия, картины, резьба по дереву, изделия из металла — все это было тщательно выращено и сделано, со вкусом расставлено; но и здесь создатели всего этого смущенно старались затеряться в толпе зрителей, чуть ли не стыдясь того, что являются творцами предметов, над созданием которых они так кропотливо трудились. Там были поразительные вещи. Глазированный торт, на котором расположилась ферма, вся целиком, с постройками, сельскохозяйственными машинами и животными из разноцветной глазури. Покров для алтаря с замысловатой вышивкой, наводящей на мысль, что на создание его была положена целая жизнь, проведенная в душной келье, которую бессменно стерегли Целомудрие и Самоотречение. Пастушьи посохи с рукоятками, вырезанными столь искусно, что даже не верилось, что это ручная работа; неизвестно почему, но сюжеты рисунков все до единого были весьма мрачные: змеи сползали вниз по посоху, а сверху торчали крошечные оленьи рога; была даже одна рукоятка из слоновой кости. На отдельной подставке стоял специальный приз — его получила молодая женщина, сделавшая масштабную модель деревни Эннердэйль из крошечных кусочков сланца. Эта модель являла собой пример беззаветного прилежания, совершенно недоступного пониманию Ричарда. Были тут лепешки, булочки, шоколадные пирожные, яблочные пироги, печенье, буханки хлеба. Теперь, после вручения призов, они раздавались присутствующим.
Павильон местной промышленности занимал единственную большую палатку. Палатка поменьше была отведена под сельскохозяйственные машины, которые Уиф осматривал с особым пристрастием: можно было подумать, он только и ищет, к чему бы придраться, к расшатанному болту или негладкой поверхности, ища подтверждения невысказанной теории, что в нынешние времена работа уж не та, — но повода ему не представилось. Вообще же, помимо веками освященной пивной палатки и ее двух неизбежных сателлитов — женского и мужского туалетов, — всю остальную площадь занимали лишь ларьки, легковые машины и, конечно, грузовики. В конце поля выстроилась по меньшей мере сотня грузовиков, и именно туда направился теперь Уиф.
Тут было сердце ярмарки. Мостки скрипели под тяжестью животных, которых затаскивали наверх и загоняли в стойла. Кругом была раскидана солома, палки ударяли по стегнам, огромные машины с налепленными на ветровом стекле розетками разворачивались и покидали поле, увозя свой груз. Повсюду вертелись мальчишки, ошалевшие от деловой сутолоки. Пивная палатка с распахнутым настежь входом не вмещала всех желающих выпить, и часть их расположилась на солнышке снаружи; женщины разлеглись на разостланных плащах, обложившись каталогами и газетами. Готовились к конским соревнованиям жокеи: тут были пожилые мужчины с военной выправкой — один с лицом багровым, словно освежеванным алкоголем и открытым воздухом, в блестящем черном котелке, плотно нахлобученном на голову в целях предосторожности, с тоненькими кривыми ножками, подрагивавшими на боках гнедой лошадки; молоденькие девушки — Дианы все как одна, — которые восседали в седле весьма гордо, одна из них с молочно-белой кожей и пылающим румянцем особенно выделялась красотой и щеголеватостью костюма, ее маленький носик был надменно приподнят кверху, а сама она не менее надменно то приподнималась в стременах, то снова опускалась; какие-то мужчины в толстых твидовых пиджаках, с лицами, выдубленными не хуже поводьев, которые они держали в руках, в пропыленных бриджах, морщившихся над запыленными сапогами, с дымящейся сигаретой в зубах, — во всем облике их было что-то ухарское и в то же время глубоко провинциальное. Все они были между собой знакомы. Эти жокеи кочевали с ярмарки на ярмарку, почти как странствующий цирк, ежедневно заставляя провинциалов и фермеров трясти мошной, а сами получали за это оловянные кубки и бумажные цветы. Легким галопом выезжали они то на одну арену, то на другую с номером на спине, не зная толком ни неровностей поля, расстилающегося под копытами лошади, ни деревянных барьеров, зачастую расставленных на слишком близком расстоянии. Они были гвоздем программы. И нисколько не сомневались в этом — все с удовольствием шли посмотреть на них. Уж тут смущением и не пахло.