Видел море судеб людей
И счастливых мало нашёл
Средь простых и королей.
Знаешь, где-то в чужом краю
Я услышал, как солнце плачет.
И сегодня тебе, друг, спою:
Так как понял, что это значит.
Знаешь, я теперь не молчу.
Ваших денег за песни не нужно.
Ничьих слёз видеть я не хочу
И живу вместе с солнцем дружно.
Знаешь, его нежный свет
Как улыбка Творца греет мир.
Льются песни мои в ответ —
И пронзают несчастий тир.
Знаешь, где-то в чужом краю
Я увидел, как солнце плачет.
Чтоб людей веселить, я пою.
Так как понял, что это значит.
Когда допел последнее слово, обнаружил, что все слушатели погрустнели: моя печаль отозвалась на струнах их душ, сыграла там ту же мелодию, что звучала в моём сердце. Рыжеволосая женщина и вовсе разрыдалась: не то прониклась моей песней, не то она ей напомнила о чём-то плохом. А у неё и без того жизнь несладкая.
Вздохнув, я принялся рассказывать им байки и травить анекдоты. Цель поставил перед собой: рассмешить эту несчастную женщину, чтобы она хохотала от души, позабыв про свои несчастья хотя бы на несколько мгновений. Все прочие развеселились довольно-таки быстро, а её тоска воевала с моими шутками несколько часов. Впрочем, наконец-то и она засмеялась. Видя, как посветлели глаза этой селянки, слыша её искренний смех, испытал большое удовольствие. Такое глубокое, которое редко появлялась, только тогда, когда я видел, что радуются самые мрачные мои слушатели, самые неподатливые из них. Счастливое лицо нелюбимой всеми селянки необычайно вдохновило меня: я говорил, говорил без остановки, выуживая из памяти самые драгоценные свои шутки, а так же походу создавая новые, пока не охрип. А это случилось уже вечером, когда сумерки начали сглаживать очертания слушателей, зданий, заборов и деревьев.
Счастливые люди почти все принесли мне по пять-десять мелких монет, старенькую вязанную шерстяную безрукавку и кой-какую еду. Получился приличный свёрток, в который все дары не влезли: кто-то отдал мне новенький мешок. Затем староста утащил меня к себе и усердно пичкал ужином, пока его жена и дочери: вдова, замужняя и только-только созревшая, а так же две девчонки без устали на меня пялились, к зависти матери хозяина и негодованию зятя. Двум мальчишкам, сыну зятя и самого хозяина было всё равно. Я наелся овощей, ягод и варенья, соврал, что сладкое почитаю более чем мясное. От двух больших блюд: с холодцом и с жаренной курицей так сильно воняло мясом, что едва сумел скрыть своё отвращение. А квас у хозяйки был чудесен. Я упился им до того, что более ничего в меня не влезло. А на улицу меня выпустили очень неохотно, как будто боялись, что там с верёвками ждут соседи, желавшие приютить рассказчика у себя.
Мне предложили дать свечку или проводить до нужного строения, но я честно объявил, что найду его по запаху: и хозяин вернулся в дом.
Ночь была безлунная, тёмная. Вдруг на другом краю деревни кто-то отчаянно вскрикнул. Что-то зашуршало, кто-то тихо выругался. Первый голос молодой, женский, второй, постарше и мужской.
Вздохнув, я бесшумно перемахнул через забор. И наощупь, быстро, но аккуратно, двинулся сквозь волны темноты к источнику шума.
Мужчина так увлёкся лапаньем отчаянно брыкавшейся женщины, так присосался к её губам, мешая ей кричать, что моё появление и удар по спине заставили насильника растеряться. Я треснул его несколько раз, оторвал от пойманной жертвы и хорошо приложил об забор. Тихо потребовал:
— Оторви полосу от подола.
— Лента подойдёт? — голос сообразительной девицы дрожал, не то от потрясения, не то от гнева, не то от обоих чувств сразу.
— Давай.
Прислушался, определив, что селянин дышит, где именно, забрал толстую полотняную полоску из дрожащей руки спасённой, нащупал насильника и крепко связал ему руки. Он не пришёл в себя. Но живой. Я недовольно спросил у девицы:
— Ты где живёшь? — квас уже терзал меня, но за эту соплю, шатавшуюся по деревне ночью, я беспокоился.
Она некоторое время определялась, крутясь и разглядывая немногочисленные освещённые окна. И всё-таки нашла дорогу, двинулась к дому, стараясь держаться шагах в пяти-шести от меня. Я нарочно ступил к ней на шаг поближе — она торопливо отодвинулась вперёд, на шаг или два.
Проворчал:
— Лучше бы ты по ночам дома сидела.