— Заткнись — просто заткнись…
И не было этих стеклянных глаз, обмякшего тела, сползшего на сиденье унитаза.
— Чёрт бы тебя побрал…
Ничего из этого не случилось.
И тем не менее, несмотря на то как он устал, он не мог забыть, как горячечно полез в карман Поло, как его пальцы нащупали бумажник и вытащили его.
«Кто ты?» — думал он.
Дрожащими руками он сгрёб кредитки и семейные фотографии (Поло рядом с женщиной, Поло с девочкой, Поло — футбольный тренер, окружённый мальчишками). Он раскрыл сложенные листы бумаги, исписанные второпях телефонными номерами и паролями электронной почты; перебрал разнообразные карточки видеопроката, бесплатный купон на бензин — пока, наконец, на свет не появилось водительское удостоверение Поло (не Поло, нет, никогда он не был Поло — Майкл А. Фицпатрик, родился 9.10.1963).
Майкл А. Фицпатрик — имя пронзило мозг, запечатлелось в его памяти вместе с домашним адресом (1492 Южная Фронтера-стрит — улица, по которой он ходил на работу в школу). Имя и адрес затмили всё остальное, он повторял их медленно снова и снова, выходя из кабинки, покидая туалет, выбегая из магазина, — пока он шёл бесчувственно в вечер, не думая о теле, которое оставил, торопясь из туалета по коридору. Вспоминая о смущённом клерке, с которым на секунду встретился взглядом, карие глаза задержались на нём, или о камерах слежения, которые отсняли его быстрый уход, он просто говорил себе:
— Майкл А. Фицпатрик, четырнадцать девяносто два, Фронтера-стрит — Майкл А. Фицпатрик…
Он рванулся в пустыню, слепо пробрался через отдалённую стройку, вдоль грязных авеню, которые скоро будут покрыты асфальтом, мимо пустых рам пригородных домов в разной степени строительства, их брусья и планки пересекались в пыльном небе. У него за спиной начали выть сирены, одна за другой, одна за другой. Потом ему показалось, что сирены стали ближе и преследуют его.
Пока бежал, задыхаясь, он сжимал в руках водительское удостоверение Фицпатрика, не чувствуя, что жёсткий пластик впился в руку. Его ноги уже горели, но ещё не ослабли, и, не чувствуя боли в ладони, он думал, что недели долгих прогулок пошли ему на пользу.
На окраине стройки ворвался в апельсиновый сад, наступил на перезрелый фрукт, углубился в шеренги деревьев. Каждый ряд был словно последний — деревья одного роста росли на одном и том же расстоянии, — это сбило его с толку. Бесчисленные, почти одинаковые ветви и листья смешивались перед ним, закрывая всё, кроме звёзд над головой; боковые ветви тянулись во всех направлениях, зачастую касались его шеи и головы. Пробираясь по этому лабиринту, он двигался в темноте от ряда к ряду, старался не терять точки опоры, даже когда натыкался на отягощённые фруктами ветки. Его сводила с ума мысль, что пустыня так близка, но так недостижима.
Однако он в конце концов нашёл путь из апельсинового сада и, двинувшись вперёд, оглядел пространство, его зрение стало объёмнее: перед ним была ограда из колючей проволоки, за оградой лежали пустыня и чёрно-синее небо. Осторожно раздвигая колючую проволоку, он понял, что в руках у него больше нет водительского удостоверения, увидел, что потерял его где-то среди рядов фруктовых деревьев. Верхняя часть проволоки поднялась легко, и, протиснувшись животом, он перелез на другую сторону ограды — на мгновение задержался, чтобы перевести дух, и увидел бесплодный невысокий кустарник, раскинувшийся так далеко, насколько он мог видеть, похожий на пучки соломы под лунным светом.
Неожиданно почувствовал ветер — лёгкий бриз, дующий через пустыню, раздувающий его куртку, убыстрявший его шаги, и снова побежал. К тому времени, как городские огни померкли вдали, сирены давно смолкли — а он продолжал двигаться, царапаясь о колючие кусты, обходя цереусы, перебираясь через камни, его походка была легка.
Наконец, не в силах идти дальше, подошёл к местечку, где холмистая местность была окружена ломкой дикой травой. Купа бесплодных мескитовых деревьев не давала легко подойти к холму, стояла словно барьер. Высокие странные силуэты цереусов на конце расщелины высились между травы и мескитовых деревьев, создавая бухту.
Здесь стояла тишина — только ветер и шуршание дикой травы, — он уселся в расщелине, утомлённый, в голову била кровь, лёгкие устали, руки и ноги трясло от избытка адреналина. Он вдыхал полной грудью мягкий воздух, поднявшийся после того, как на землю опустилась ночь, высушивал пот на лице, с губ его шёл пар, словно от кучи горячего асфальта. Вскоре закутался в куртку, ум замедлился, кожа немела. Холод не сломил его внимания, его бдительности: за мескитовыми деревьями, за колышущейся дикой травой, за высокими цереусами с их колючими иглами и дикими стволами, он знал, его ждали невидимые фигуры, шныряли повсюду, и, хотя ночь была светлая, и луна виднелась сквозь ветви, и пустыня отражала её белый свет, он чувствовал присутствие преследователей и был изнурён бегством.
Под конец, не в силах держаться прямо, упал спиной на землю, ударившись основанием черепа о камень — в небесах звёздный свет расплывался пятнами. Острая боль охватила его, сделав ещё более бессильным.
«Итак, я убил себя, — думал он, громко стеная. — Я сделал это случайно, и теперь для меня всё кончено»…
В полусознательном состоянии здесь, в лощине, он скорчился на земле — и больше не смог двигаться. Вдыхая воздух, чувствовал, как холод обжигает ноздри, и удивился тому, что ещё существует.
Или, может быть, думал он, он уже умер. Может быть, мёртв уже недели и только воображает себя живым. Может быть, он, как и все остальные, ошибается: сознание не умирает вместе со смертью, и смерть не приводит жизнь к окончанию.
Так что мёртвые тоже могут существовать, двигаться бесшумно, вечно незаметные, каким-то образом живые, делающие свой выбор. Мёртвые или живые, ветер всё равно будет касаться кожи и вызывать мурашки — солнце будет жечь лицо, ночь приносить сон.
«Живой или мёртвый, — думал он, — нет никакой разницы — страдание остаётся».
— Я теперь тоже умер, — прошептал он, его тело расслабилось. — Я словно вы все…
Они появились из-за мескитовых деревьев — направились к нему, ломая траву своими ботинками, смеясь, приближались. Закрыв глаза, он не почувствовал испуга. Вместо этого восхитился их смеху, обрадовался их приходу, эти люди, у тел которых он стоял: его отец, и Банистер, и Фицпатрик — смеющиеся мертвецы.
И снова сон охватил его, совершенно вырубив, на время послав его куда-то ещё.
Вскоре после этого он пошевелился в кровати вместе с женой и детьми и обнаружил, что в лунном свете смотрит на их спящие лица. Прежде чем они проснулись, он попрощался с ними, сказал «до свидания» каждому: «Пока, Джулия, пока, Дэвид, пока, Моника!..»
Он шёл обнажённый к горам, покрытым снежными шапками, иноходью по сухому песку. Рядом была глинобитная деревня, расположенная в прибрежной зоне, чёрные собаки ходили, словно люди, и яростно лаяли на него, две мексиканки наматывали пряжу на спины обнажённых детей. Солнце исчезло в облаке сливочной пыли, ветер и песок поглотили мир.
Он сидел, медитируя, где-то у подножия покрытых снегом гор, под грушевым деревом, видел себя со стороны и замечал: его кожа становится коричневой и такой же грубой, как кожа ремня, его тело истощилось. Он последовал сам за собой в горы и осознал, что следует не за собой, а за кем-то ещё.
Покосился на окно, освещённое блестящим золотым светом, услышал, как кто-то негромко произнёс его имя.
Потеряв слух и зрение, паниковал в кухне собственной матери и в безумии выблевал блестяще-красную массу на её чёрно-белый линолеум.
Шип больно вонзился ему в шею, и он побежал по полю высокой зелёной травы, слушая гимны звенящие словно через мегафон. Затем его собственное тело стало телом мальчишки, он сказал себе, что надо глубоко вдохнуть, он сможет успокоить себя, обкусав зубами ноготь на пальце, до колеи, которая распухнет, словно мяч. Затем он оказался на дорожке, и он больше не был мальчиком, он намеренно оставил его, всё время оглядываясь и глядя, как рваная кожа складывается у ног мальчишки, неясно обнажая кости и сухожилия руки.