- Теперь а-а гнездышке, - подхватил юркнувший мимо распорядитель. - Итак, па-а мнагачисленным просьбам публики на-аше бесспорное светило са-а сваими ра-азмышлениями на-а вышеа-азначенную тему. Ска-апа Луна-аликая и Звездопа-адобная.
Звезда звездой, но красавицей птица явно не была. Маруша предпочла навек остаться бы воробьем, только б не превратиться в этакую уродину. Голос птицы оказался надтреснутым печалью.
Что в гнездышке моем?
Поймешь ли ты?..
Три нотки, что всегда поем,
Да из бумаги рваные цветы.
Костяшка знаком "Пусто-Пусто",
Да куколки стеклянный глаз,
Сорочьих перышек негусто
И в трубку свернутый крысиный лаз.
Затем дырявая кастрюля
И отголоском серебра
Лежит расплющенная пуля.
Как видишь, много всякого добра.
Стилет, рассыпанные бусы,
Глас чайки, что кричит, скорбя...
Ты говоришь - здесь только мусор?
Но он - лишь отражение тебя.
Скопа закончила выступление и взглядом, наполненным тяжелой тревогой, оглядела толпу. Шепотки и чириканье мигом смолкли. Птица ухватила с пола весьма приличный кусок, и снова никто не заспорил.
- Па-аблагодарим... э... нашу зна-аменитую па-аэтессу, - смущенно высказался ведущий. - И если никто не хочет высказаться, перейдем к следующему пра-аизведению.
- Почему все молчат? - зашептала в кошачье ухо Маруша.
- Скажи, попробуй, - шепотом ответил кот. - Всем известно, что когти скопы под завязку начинены ядом. Чуть что, оцарапает или, еще хуже, вцепится. Убить не убьет, но жечь будет лет сто, не меньше.
- Ты как-то странно смотришь на эту птицу, - разъяренно распушила перья Маруша. - Она тебе нравится, да?!
- Нет! - рот кота недовольно скривился. - Мне никто не нравится.
- Даже я? - удивилась Маруша. - С каких это пор?
- С тех пор, как ты взлетела на очередной виток спирали. Не могу сказать, что это был хороший выбор.
- Ну вот, началось, - разворчалась Маруша. - Ты все время пытаешься отвертеться.
Зловещая тень закрыла препирающуюся парочку. Пятнистый Лунь, нависший над котом и недовольной птичкой, многозначительно вращал глазами. Маруша вдруг догадалась, что лучше немного помолчать.
Гвалт птиц становился привычным. Ветер потеплел и перестал оглушительно насвистывать, словно смирился, что здесь в него никто не верит.
20
- Подожди, - прошептала Маруша. - Я не пойму. Внешний облик птиц совсем не похож на строчки, которые они читают.
- Верно, - кивнул кот. - Ты когда-нибудь слышала о птицах-поэтах? Ведь нет? Если певцы из них преотличнейшие, то стихотворцы весьма... В общем, птицы заточены для стихов, как коты для затяжных заплывов. Даже безумцы не могут сочинить ни строчки, однако они слышат голоса поэтов, что умерли, но не досказали когда-то начатое.
- Тогда почему слава достается не поэтам, а птицам?
- Помнишь вороненка? Его выкинули за плагиат. Чтобы не оказаться на его месте, птицам приходится накладывать на услышанный размер свои собственные слова. Бывает, что в процессе размер искажается и появляется что-то свое. Но суть, заложенная мертвыми поэтами, теряется безвозвратно. Сохраняется разве что настрой.
- Котик, - хитро прищурилась Маруша. - Как насчет тоста в мою честь?
Призрачный кот поперхнулся и замолк. Не дождавшаяся теплых слов Маруша попробовала сжать лапой воображаемый бокал. Отчасти ей это удалось. Отчасти, так как то, что казалось бокалом, трепыхалось и недовольно попискивало.
За разговором, из которого все равно ничего не прояснилось, птичка не заметила, как на сцене опять кто-то появился. Существо это обладало человеческим лицом, двумя огромными бычьими рогами, ослиными ушами, пышной львиной гривой, женской грудью и крыльями летучей мыши. Диковинная птица была не слишком велика, но ненависти в ней чувствовалось на дюжину тарантулов. Она медленно вползла в круг на двух толстых коротких лапах, вооруженных пятью когтями. В довершении ко всему один хвост у нее был неотличим от змеиного, а другой - от скорпионьего. Нижнюю часть тела покрывала мутно-бронзовая чешуя, верхнюю - шерсть, свалявшаяся неприятными комками.
- Гарпия де Фагуа фон Хигле, - отрывисто объявил ведущий и, поймав злобный взгляд новоприбывшей, торопливо добавил. - Не путать с Гарпией Древнегреческой.
Первую строчку каждой части Гарпия читала каким-то неестественным, бесстрастным голосочком. Далее следовал яростный напор безудержных эмоций, а две последние строчки ложились тихим успокаивающим одеялом. И все повторялось.
День придет, а вместе с ним...
Сухая колкая пыль,
Обиды жаркая быль,
И сто скворечников в ряд,
Да из рогатки снаряд,
А рядом иглы кустов,
Обломки черных мостов,
А в луже нефти развод,
И на двери новый код.
Недели строятся в взвод
И так опять круглый год.
А за днем настанет ночь...
Запорошивши глаза,
Слезы соленой роса,
Да церкви старой погост,
Полуобгрызенный хвост.
По борозде понесло
Оторванное крыло,
Из-под опущенных век
За нами зрит человек,
А месяц пал в устье рек
И так опять целый век.
А за ночью ходит смерть...
Сверкнет луною коса,
Зажмурятся небеса,
Воткнется в глаз острый нож,
Промолвят боги - Ну, что ж...
Твой бастион снова взят,
Вершится скорбный обряд.
Лишенный права сказать
И снова вставить глаза
Донизу рви тормоза,
Чтоб обернуться назад.
Ведь сам себе ты пилот,
Без остановки вперед
Ведущий свой самолет
Сквозь бесконечный полет...
- Что-то зна-акомый ра-азмерчик, - ухмыльнулся распорядитель. - После кого носим?
- Это перепевка! - запротестовала Гарпия.
- Принято, - кивнул распорядитель, не упуская из виду бьющий по полу скорпионий хвост.
- В этих стихах я не вижу никакого смысла, - пожаловалась Маруша призрачному коту.
- Голоса мертвых поэтов звучат, чтобы в их строчках ты отыскала себя. Ведь все осмысленное в нас - не более чем яичная скорлупа, скрепляющее нечто мятущееся и неопределенное. Разбей скорлупу, и оно растечется бесформенной противной слизью, - в голосе кота плескалась тревожная обида. - Но ты-то знаешь, что из слизи могла родиться птица. Неумелые руки грубо и не вовремя разбивают чужую скорлупу, а потом, брезгливо отворачиваясь от кляксы, не преминут заметить, что ничего другого и не ожидали увидеть.