Сцена была очищена от крови Лекс, но клуб все еще нуждался в уборке. Трикс будет там, чтобы открыть двери к полудню, готовая подать вино людям Далласа и продать пару бутылок тем, кто не является членом банды.
Жизнь должна была продолжаться.
Ноэль подмела пол и уже убирала стулья к тому времени, как прибыла Трикс в сопровождении молчаливого вышибалы по имени Зан. Зан кивнул ей и встал прямо за дверью; крепкая стена мышц, которая могла — и обязательно станет — смертельной при малейшем намеке на опасность.
Ноэль сменила метлу на тряпку, чтобы вытереть царапины на деревянных столах, когда дверь снова распахнулась, впустив двух мужчин, почти таких же больших, как Зан — и трагически знакомых.
Телохранители ее отца.
У нее едва хватило времени обдумать это — «телохранители моего отца» — прежде чем он сам последовал за ними, моргая в темноте и огибая столы широким полукругом, как будто даже самое простое прикосновение к ним заразило бы его.
Ее отец. Здесь.
Ноэль сжала тряпку. Ее отец выглядел невероятно старым, как будто прошли месяцы или даже годы, а не недели и дни. Борозды морщин вокруг его стальных глаз были глубже, складка между бровей стала более выраженной. Он казался усталым, напряженным, но Ноэль точно знала, что ее отсутствие не может объяснить ни то, ни другое. По крайней мере, не само по себе.
Он посмотрел на нее — нет, мимо, его взгляд скользнул мимо без проблеска узнавания, прежде чем вернуться к ее лицу. Он нахмурил брови и поправил воротник куртки.
— Ноэль. Я не узнал тебя.
Она не знала, как назвать его. «Сэр» было для нее уважением, которого он больше не заслуживал, а никак иначе она к отцу никогда не обращалась. Ей никогда не разрешали.
Значит, никакого приветствия. Расправив плечи, она уставилась прямо в его лицо. Только сжатые на тряпке пальцы выдавали ее страх.
— Я не ожидала увидеть тебя здесь.
— Я давно тебя искал.
Не очень усиленно, очевидно.
— Я здесь с того самого дня, как меня изгнали.
Он сжал челюсти.
— Я не знал, где находится это «здесь».
— Ладно. — Об этом не стоило спорить, поэтому она сменила тему. — Почему тебе не все равно?
Вопрос, казалось, застал его врасплох.
— Потому что я здесь, чтобы отвезти тебя домой. Твоя мать и я… мы хотим, чтобы ты вернулась домой.
Это было так неожиданно, так невозможно, что Ноэль потеряла дар речи и только смотрела на него. Он смотрел в ответ: совершенная картина вежливого удивления — и даже здесь, в трущобах Сектора, он играл на публику.
Гнев пустил корни, и она впервые в жизни дала ему голос.
— Почему? Я потеряла репутацию. Восстановить ее нельзя. Ты не найдешь в Эдеме человека, который согласился бы жениться на мне.
Он отвел взгляд.
— Твое гражданство будет восстановлено, и ты снова сможешь жить в Эдеме. Разве этого недостаточно?
Ответ, который не был ответом.
— Почему?
Эдвин — Ноэль уже почти не могла думать о нем как о своем отце — издал отвратительный звук.
— К чему вопросы, Ноэль? Какова альтернатива? Ты не можешь здесь оставаться.
Больше всего на свете ей хотелось сорваться, засмеяться и указать ему на его поведение, но это был порыв ребенка, а не женщины.
— Я могу остаться здесь, — сказала она, стараясь говорить как можно ровнее. — И намерена это сделать.
Он протянул руку, и один из охранников вложил в нее коммуникатор.
— Даже если я скажу, что мистер О’Кейн связался со мной по поводу твоего присутствия здесь?
— Он бы не стал, — сказала Ноэль, не подумав, но прежде чем звук стих, слова осели пеплом на ее языке. Вчерашнее чувство вины вернулось, и она поняла, что была права. Пули предназначались ей. Ее отец знал это, Даллас знал это…
Джаспер знал.
Он никогда не придет ее искать. Возможно, он не хотел прощаться.
— Это послужило бы на благо каждого. — Голос Эдвина смягчился. — Возвращайся домой, Ноэль. Твоя мать скучает по тебе.
Домой. Пустая комната с безделушками, роскошью и бесконечным досугом. Горячий душ и ванны, которые никогда не охлаждались, независимо от того, как долго вы сидели в них. Мягкое освещение. Простыни, которые меняли каждое утро молчаливые слуги.
Нет прикосновениям. Нет чувствам. Никакой боли, никакого удовольствия, только анестезия безопасности.
Ее губы уже онемели.
— Дай посмотреть, — прошептала она. — Дай посмотреть, что он написал.
Эдвин передал ей планшет, и она посмотрела на белый экран с черным шрифтом.