Улица, разумеется, в этот час была пустынной, машину следовало ловить чуть дальше, на проспекте. Так они и шли: слева Рита, справа — Балис с чемоданом в правой руке, а Кристинка между ними, сжимая в правой руке ладонь отца, а в левой — матери.
Чувство опасности нахлынуло на Балиса совершенно неожиданно. Он успел развернуться, увидеть летящий на них сзади песочного цвета «Москвич», рассмотреть за ветровым стеклом скуластое лицо водителя, показавшееся в сочетании хмурого рассвета и уличных фонарей каким-то красным, а потом рефлексы сделали своё тело и, бросив чемодан, он уже летел в спасительный сугроб. Бросив чемодан и бросив руку дочери…
Что он наделал, Гаяускас понял почти тут же, еще не успев коснуться заснеженной земли, но исправить ничего уже было нельзя: «Москвич» ударил бампером Риту и Кристину и, не сбавляя скорости, вильнул на проезжую часть, стремясь быстрее достигнуть блиставшего впереди огнями проспекта и влиться в поток машин. Кристинку отбросило вперед и вправо, Риту швырнуло на капот, ударившись о ветровое стекло, она упала на левую сторону.
Вскочив, он метнулся сначала вслед за автомобилем, затем к дочке, затем — к жене и, наконец, застыл на месте, не понимая, чего же делать. И Рита, и Кристина лежали неподвижно, рядом с обеими по асфальту медленно растекались темные лужицы. Замешательство длилось лишь одно мгновение, а затем он напрямик, через сугробы, бросился к ближайшему дому и забарабанил в окно, крича то по-русски, то по-литовски: "Помогите! Вызовите быстрее "Скорую"!". Потом смутно вспоминался какой-то мужик в майке за этим немытым окном, кто-то уже выбегал к месту аварии из дворов и, наконец, мчащийся с сиреной от проспекта новехонький желтый реанимобиль. На звук сирены Балис рванул назад, снова напрямик, опять проваливаясь по колено в сугробы. Кажется, не очень вежливо оттолкнул кого-то, оказавшегося на пути и замер, не доходя нескольких шагов, интуитивно чувствуя: здесь зона работы врача.
Врач уже выскочил из машины — молодой, высокий, в синем форменном халате, с фонендоскопом на шее. Быстро нагнулся над Кристинкой, осматривал её совсем не долго, затем переместился к Рите. Расстегнул шубу, послушал.
— Носилки, щит, быстрее. Кубик омнопона внутривенно. Атропин, мезатон. Ставьте систему.
Фельдшер и санитар выполняли его команды быстро, при этом четко и спокойно, без суеты.
— Доктор, она будет жить?
Врач резко развернулся к нему:
— Вы… муж?
— Да…
— Помогите положить на щит. На счет три… Раз, два, три… Шестой месяц?
— Седьмой…
— Садитесь, вы мне нужны.
— А Кристина…
— Садитесь, — настойчиво повторил врач. — Идёт вторая машина, Вашей дочери помогут. Скажите данные жены: фамилия, имя, возраст.
— Гаяускине Маргарита Анатольевна, двадцать семь лет, — Балис отвечал, уже залезая в машину.
Хлопнули двери, взвыла сирена, и «Скорая» рванулась вперед, спеша спасти человеческую жизнь. Врач, расстегнув окончательно шубу, слушал живот.
— Так, плод жив.
Балис почувствовал огромное облегчение. Не радость, нет, какая уж тут может быть радость, но именно облегчение. Ребенок жив, Рита жива, жива и Кристинка (врач сказал, что ей помогут, мертвой же ничем уже не поможешь).
— Вошел в вену, — сообщил фельдшер.
Не церемонясь, медики распороли рукав шубы и кофты. Ну и правильно сделали. Лишь бы только Рита была жива, а новую шубу они уж как-нибудь купят. Ещё и лучше этой.
— Так, ставим полиглюкин с преднизолоном — девяносто миллиграмм. Струйно. Потом переходим на желатиноль — капельно.
— Больница на связи, — не оглядываясь, шофёр протянул назад провод рации.
— Гинтас? Это Станишевский, двенадцатая бригада. Везу женщину, двадцать пять лет, попала под автомобиль. Готовьтесь принять и гинеколога пригласите — восьмой месяц. Через пару минут будем… Давай, удачи.
Врач посмотрел, наконец, на Балиса.
— Сейчас подъезжаем к больнице, помогите переложить на каталку.
— Конечно. Доктор, она будет жить?
— Простите, ваше имя?
— Балис, — доктор молод, ему никак не больше тридцати лет. Ту уж отчество и впрямь ни к чему.
— Балис, я могу обещать только одно — сделаем всё, что можно. Сейчас она стабильна, но определить степень внутренних повреждений без анализов нельзя. Главное — ваша супруга жива. Верьте, что всё будет хорошо.
Машина уже притормаживала у приемного покоя. Балис помог переложить жену на каталку, бросил короткий взгляд на её лицо. Он верил, что видит её живою не последний раз. Точнее — наоборот: он не верил, что видит её живою в последний раз.
МОСКВА. 1635 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.
Ах, постоялые дворы, Аэропорты девятнадцатого века…
Как обычно, вечером в трактире Прова Жеребца, что в Рабаде, или как исказили название малограмотные москвиты на Арбате, началась драка. Начал её санных и колымажных дел мастер Федор Дрозд — мужик вроде бы степенный и благонадежный, но вот только выпил он в тот вечер больше, чем следовало, да к тому же на все захваченные с тобой деньги. Федору хотелось продолжить гульбу, но угощать никто не спешил, что его страшно разозлило. А когда половой попробовал было вежливо спровадить колымажника домой, тот окончательно вышел из себя, оттолкнул полового и пошел разбираться с хозяином.
Прова Бог силенкой не обидел, да и половые у него были ребята крепкие, может быть, и вытолкали бы Федора без лишнего шума, да на беду ноги у Дрозда изрядно заплелись, так что он повалился, опрокинув стол, за которым сидели Стёпка Скрипсков, Фока Михайлов, да крещеный татарин Алексий, охотно откликающийся на бусурманское своё имя Ахметка — тоже выпить не дурак. Фока, натурально, поднял Федора с пола, да и дал тому в грызло, так что колымажник отлетел на другой столик, за которым к русской кухне приобщались остановившиеся в трактире иноземные гости: двое мужчин среднего возраста и отрок лет двенадцати.
Вообще-то, иноземцам в трактире Жеребца было взяться вроде бы неоткуда: с тех пор, как во время Смуты пожгли Немецкую слободу, что за Яузой, московская немчура селилась у Покровских ворот, близь покровительствовавших им бояр Матвеевых. Соответственно, и приезжие иноземцы выбирали для постоя трактиры поближе к житью соотечественников: после Смуты европейцев на Руси не шибко жаловали.
Но, как бы то ни было, эти приезжие избрали местом проживания Рабад — видать, были не робкого десятка. Что младший из мужчин — смуглый черноволосый крепыш тут же лишний раз и доказал: пробормотав что-то непонятное (что с немчуры возьмешь), привстал и пинком отправил Федора обратно в объятия Фоки. Пинок придал санных дел мастеру такое ускорение, что изрядно нагрузившийся Фока не смог удержаться на ногах и повалился на пол, заодно вторично опрокинув Алексия-Ахметку.
— Charles, qu'est-ce que tu fais, tiens-toi dans les mains! [18] — воскликнул старший из иностранцев — на вид уже достигший сорокалетия, с бледным лицом и изрядно тронутыми сединою черными волосами. Судя по небольшому шраму от пули на левом виске, ему приходилось бывать в переделках, и эти его слова были вызваны отнюдь не трусостью.
— Mille tonnerres, comte, dois-je voir comment celui-ci villain grimpe pour la table chez nous? [19]- возмущенно ответил смуглый.
— Шо, немчура, совсем оборзели? — сжимая кулаки, шагнул вперед Степка. — Понаехали, так ещё и наших бить? Шалишь, ноне царь-батюшка запретил вам дома на Москве покупать да кирхи свои поганые в городе ставить. Погодь, ужо скоро пустим вам кровя.
Смуглый иностранец вряд ли понимал по-русски и смысл Степкиных слов не дошел до его сознания. Однако намерения работника в мясной лавки были вполне понятны и без слов, поэтому Шарль легко соскочил со скамьи навстречу новому врагу. Удар москвича правой рукой иноземец остановил предплечьем своей левой, а затем его правый кулак въехал в Степкин живот, заставив того согнуться от боли. Шарль тут же ударил еще раз правой, теперь снизу в лицо. Скрипсков распрямился, из разбитого носа на рубаху капала кровь. Третий удар: от плеча, с разворота отправил парня в проход между столами.