— Да.
— А что вам вообще известно о Теренсе Пэйне?
— Да почти ничего.
— Он вам нравится?
— Не особенно.
Совершенно не нравится, подумала про себя Мэгги. Терри Пэйн внушал ей страх. Она не знала почему, но, если он шел навстречу, переходила на другую сторону улицы, лишь бы не встречаться с ним, не здороваться и не заводить даже короткий разговор о погоде. Когда это все же случалось, он смотрел на нее лишенным всякого любопытства, пустым, бесстрастным взглядом, словно она была бабочкой, наколотой на фетровую подушечку, или лежащей на столе и готовой к препарированию лягушкой.
Она допускала, что это ей только кажется. Внешне он был привлекательным и даже симпатичным, по словам Люси, даже пользовался популярностью в школе как среди учеников, так и среди своих коллег. Но все-таки было в нем что-то отталкивающее Мэгги — какая-то внутренняя пустота, внушающая тревогу.
Скорее всего, эти фантазии возникли у нее под воздействием глубоко запрятанного страха, чувства собственной неполноценности, внушенных Биллом — Бог свидетель, того и другого у нее в избытке, — и поэтому она решила постараться ради Люси, внушить себе, что он ей нравится, но это было очень нелегко.
— Что вы сделали, когда Люси поделилась с вами секретом?
— Постаралась убедить ее прибегнуть к профессиональной помощи.
— Вам когда-нибудь приходилось работать с женщинами, подвергавшимися насилию?
— Нет, никогда. Я…
— А вы, случайно, к ним не относитесь?
Мэгги почувствовала себя так, словно ее крепко связали, перед глазами все поплыло. Она потянулась за сигаретами, предложила Лорейн, но та отказалась, прикурила свою. Она не обсуждала подробностей своей жизни с Биллом — как он над ней издевался, а потом ползал на коленях в раскаянии, бил, а потом заваливал подарками — ни с кем в этой стране, кроме своего психиатра и Люси Пэйн.
— Я здесь не для того, чтобы рассказывать о себе, — резко ответила она. — И не хочу, чтобы вы обо мне писали. Я пришла для того, чтобы поговорить о Люси. Не знаю, что произошло в этом доме, но у меня предчувствие, что Люси такая же жертва, как и все остальные.
Отложив в сторону блокнот, Лорейн допила кофе.
— Вы из Канады, верно? — спросила она.
Удивленная Мэгги ответила утвердительно.
— А из какой провинции?
— Из Торонто. А почему вы спрашиваете?
— Просто любопытно. У меня там двоюродная сестра. Скажите, дом, в котором вы живете, принадлежит Руфи Эверетт? Она художник, создает иллюстрации к книгам?
— Да.
— Я так и думала. Однажды я брала у нее интервью. По-моему, она приятная особа.
— Она хорошая и верная подруга.
— А как вы с ней познакомились, если не секрет?
— Мы встретились на конференции несколько лет назад.
— Так вы тоже художник-иллюстратор?
— Да. Чаще я работаю с детскими книгами.
— Может быть, мы встретимся и поговорим о вас и вашей работе?
— Я человек незаметный. Иллюстраторов редко кто знает.
— Вот как? А мы всегда охотимся за местными знаменитостями.
Мэгги почувствовала, что краснеет:
— Я вряд ли отношусь даже к местным знаменитостям.
— Я тем не менее поговорю с редактором отдела культуры, если он согласится, вы не будете против?
— Прошу вас, не надо. Договорились?
Лорейн развела руками:
— Ну ладно. Никогда еще не встречала человека, который отказывается пусть от минутной, но славы, тем более что это ему ничего не стоит, но раз вы настаиваете… — Она убрала блокнот и ручку в сумку. — Мне пора. Спасибо за приятную беседу.
Когда она шла к выходу, Мэгги следила за ней, чувствуя какую-то странную тревогу. Она посмотрела на часы. Еще есть время для короткой прогулки вокруг пруда перед тем, как она снова примется за работу.
— Да ты, папочка, оказывается, еще не забыл, как побаловать девушку, — сказала Трейси, когда Бэнкс в конце рабочего дня ввел ее в «Макдоналдс» на углу Бриггейт и Боар-лейн.
Бэнкс засмеялся:
— Я же знаю, что все дети обожают «Макдоналдс».
Трейси ткнула его кулачком под ребра.
— Ну хватит уже про детей, пожалуйста, — шутливо взмолилась она. — Мне уже двадцать.
На мгновение Бэнкс похолодел от страха: неужто он мог позабыть про ее день рождения. Да нет. Он был еще в феврале, до того как была создана его следственная группа, он послал ей поздравительную открытку, денег и угостил обедом в ресторане «Брассери 44». Очень дорогим обедом. «Вот и кончилось твое детство», — сказал он тогда.
— Да, ты права.
Действительно, Трейси превратилась в прелестную молодую женщину. Сердце Бэнкса делало перебои, когда он замечал, как похожа она на Сандру двадцать лет назад: та же гибкая фигура, такие же темные брови, высокие скулы, длинные светлые локоны убраны за маленькие изящные ушки. Она, так же как мать, закусывала нижнюю губу, задумываясь, а во время разговора накручивала на палец прядку вьющихся волос. Трейси была одета как большинство сегодняшних студентов: голубые джинсы, белая футболка с эмблемой какой-то рок-группы, джинсовый пиджачок, неизменный рюкзак за спиной; ее походка была уверенной и в то же время грациозной. Вне всякого сомнения, его дочь уже не подросток, а привлекательная молодая женщина.
Утром она позвонила Бэнксу по телефону, они договорились встретиться и пообедать во второй половине дня, после окончания ее лекций. Перед этим он звонил Кристоферу Рею, чтобы сообщить: тело его дочери до сих пор не найдено.
Бэнкс и Трейси стояли в очереди. Ресторан был заполнен клерками, у которых наступило обеденное время; школьниками, прогуливающими уроки; молодыми мамашами с колясками и малышами на руках, решившими заглянуть сюда после похода по магазинам.
— Чего изволите? — галантно поинтересовался Бэнкс. — Я угощаю.
— Да? В таком случае мне полный набор: бигмак, большую порцию картошки, большой стакан коки.
— Всё?
— Насчет сладкого решим потом.
— Смотри, прыщами покроешься.
— Не дождешься. У меня никогда не выскакивали прыщики.
Это правда. У Трейси всегда было безупречно гладкое и чистое лицо, что нередко возбуждало неприязнь школьных подруг.
— В штаны не влезешь.
Она, скривив ему гримаску, похлопала себя по плоскому животу. Она получила от него в наследство отличный обмен веществ — он, выпивая много пива и наспех питаясь жирной нездоровой пищей, умудрялся оставаться сухощавым.
Взяв подносы с едой, они сели за пластиковый столик у окна. Во второй половине дня стало жарко. Женщины оделись в летние платья без рукавов, мужчины, сняв пиджаки, набросили их на плечи и подвернули рукава рубашек.
— Ну, как твой Дэймон? — спросил Бэнкс.
— Мы решили не встречаться до окончания экзаменов.
По тону, которым Трейси ответила на вопрос, Бэнкс понял, что в их отношениях что-то произошло. Поссорились? С этим немногословным Дэймоном, который без спросу увез ее в Париж в прошлом ноябре? Тогда Бэнксу следовало заниматься собственной дочерью, вместо того чтобы охотиться за взбалмошной дочкой главного констебля Риддла. Он не собирался вызнавать у нее подробности: если захочет, сама все расскажет, когда найдет нужным. Да и заставить ее рассказать он бы не смог: Трейси всегда ревностно охраняла свои права на личную жизнь и могла проявить унаследованное от него упрямство, если бы дело дошло до обсуждения ее чувств. Он впился зубами в свой бигмак, соус потек по подбородку, он стер его салфеткой. Трейси уже наполовину расправилась со своим гамбургером и теперь принялась за картошку, коробка с которой быстро пустела.
— Как жаль, что мы так редко видимся в последнее время, — сказал Бэнкс. — Я очень занят.
— «История моей жизни», [17]— глядя на него, усмехнулась Трейси.
— Да, к сожалению.
Она накрыла своей ладонью его руку:
— Я шучу, папа. Мне не на что жаловаться.
— Да нет, у тебя много причин для жалоб, но ты правильно поступаешь, что не хнычешь. Ну, с Дэймоном понятно, а как ты живешь?
— У меня все нормально. Учусь изо всех сил. Многие говорят, что второй курс даже тяжелее последнего.
17
«История моей жизни» — название известной песни английского барда греческого происхождения Кристиана Леонтиу.