Она пересекла Хай-стрит, все еще чувствуя спиной чужие взгляды, и зашагала по тропинке, ведущей на восток к Северному морю. Несмотря на холодный ветер, безоблачное небо было ярко-синим и излучало такой слепящий свет, что Дженни надела солнцезащитные очки и вспыхнула от гнева, припомнив день, когда купила их на пирсе в Санта-Монике, где была с этим подлым прохвостом Рэнди.
На каждой стороне Сперн-лейн вблизи ее пересечения с главной улицей стояло по пять или шесть бунгало, но сразу за ними вдоль дороги тянулась полоса голой земли длиной не меньше пятидесяти ярдов. За ней Дженни увидела два грязных кирпичных дома с общей стеной, после них вдоль дороги тянулась такая же полоса голой земли. Эти дома стояли на отшибе от остальных в деревне, да и до нее самой еще нужно было добраться. Дженни представила себе, что происходило здесь девять лет назад, когда сюда нахлынули репортеры и телеоператоры. Ужас обрушился на жителей, как внезапно налетевшая эпидемия. Никто не мог понять, как такоемогло происходить в деревушке, где все друг друга знали, многим после этого случая потребовалась психологическая помощь.
Подходя ближе к домам, она все яснее ощущала запах соли, который ветер доносил с моря, все отчетливее осознавала, что жуткое преступление произошло вон там, всего в нескольких ярдах от нее, за невысокими дюнами и порослью жесткой травы. Дженни читала, что деревни, стоявшие когда-то вдоль берега, поглотило море; песок находится в непрерывном движении, так что лет через десять-двадцать Олдертхорп тоже окажется под водой. Эта мысль показалась ей справедливой.
Дома были в таком состоянии, что уже не подлежали ремонту. В крышах зияли дыры, дверные и оконные проемы были забиты досками. Во многих местах на стенах были видны граффити, сделанные краской из баллончиков: «ГНИТЬ ВАМ В АДУ», «ВЕРНИТЕ КАЗНЬ ЧЕРЕЗ ПОВЕШЕНИЕ», были и простые, трогательные надписи: «КЭТЛИН, МЫ ТЕБЯ НЕ ЗАБУДЕМ». Дженни растрогалась, но чувствовала себя при этом, как если бы подглядывала за живущими в деревне людьми.
Сад зарос сорняками и кустарником, но она пробралась сквозь густые заросли и подошла вплотную к дому. Рассмотреть хоть что-нибудь было невозможно: доски, которыми были забиты двери и окна, плотно прилегали друг к другу. В этом доме, подумала Дженни, Люси Пэйн и ее братьев и сестер насиловали, унижали, мучили и пытали одному Богу известно сколько лет, пока смерть Кэтлин Мюррей не привела полицию к этой двери. Теперь, стоя перед развалинами, Дженни почувствовала разочарование; такое же чувство возникло у нее, когда она спустилась в подвал дома на Хилл-стрит. Она ничем не могла помочь или хотя бы объяснить творившийся здесь ужас.
Она постояла у забитой двери и пошла вокруг здания. Сад на заднем дворе зарос намного гуще, чем перед входом. Грязная провисшая бельевая веревка еще болталась между двумя ржавыми столбами в зарослях кустарника.
Повернувшись, чтобы идти обратно, Дженни споткнулась, подумала, о корень, но, когда раздвинула ветви и стебли, увидела игрушечного медвежонка. Он был таким истрепанным, грязным, словно пролежал здесь все девять лет, а до этого принадлежал кому-то из олдертхорпских детей, хотя Дженни была уверена, что это не так. Полиция должна была вывезти отсюда все, имеющее отношение к расследованию, значит, медвежонка принес кто-то из местных ребятишек — в подарок детям, которые жили здесь раньше. Когда она подняла мокрую игрушку, почувствовала, что из прорехи в спине медвежонка на руку переползают мелкие жучки. Дженни отбросила игрушку, брезгливо смахнула жучков и быстрым шагом направилась к деревне. Она еще раньше решила постучаться к ближайшим соседям Годвинов и Мюрреев, спросить о подробностях жизни преступных семейств, но женщины в магазине сообщили ей достаточно, чтобы она отправилась прямо в Изингтон — поговорить с Морин Несбит.
— Ну что, Люси, начнем? — Бэнкс включил магнитофон.
На этот раз для допроса была выбрана более привлекательная комната, и, кроме Люси и Джулии Форд, Бэнкс пригласил еще констебля Джекмен, которая не принимала непосредственного участия в расследовании, но ему было интересно по окончании допроса узнать ее мнение о Люси.
— Ничего не имею против, — ответила Люси покорным, но обиженным тоном.
Она выглядела усталой — еще не вполне пришла в себя после проведенной в камере ночи, подумал Бэнкс. По словам дежурного офицера, она попросила не выключать в камере свет, поэтому, должно быть, и не выспалась.
— Надеюсь, у вас нет нареканий на условия? — галантно поинтересовался Бэнкс.
— С чего вдруг такая забота?
— Люси, вы напрасно думаете, что я хотел причинить вам неудобства.
— Не беспокойтесь. Я в полном порядке.
Джулия Форд постучала кончиками пальцев по стеклу своих часов:
— Может быть, приступим к делу, инспектор?
Бэнкс внимательно посмотрел на Люси:
— Для начала немного поговорим о вашем прошлом, не возражаете?
— А какое это имеет отношение к делу, которым мы занимаемся? — вмешалась Джулия Форд.
— Если вы позволите мне задать вопросы, то, скорее всего, найдете ответ и на ваш вопрос.
— Это доставляет страдания моей клиентке…
— A-а, Люси страдает? А родители пяти убитых девушек, по-вашему, пребывают в полном душевном покое?
— Это неуместное сравнение, — возразила Джулия. — Люси не имеет к этому никакого отношения.
Бэнкс, оставив реплику без внимания, снова повернулся к Люси, которая, казалось, не проявляла никакого интереса к переговорам.
— Люси, вы можете описать подвал в Олдертхорпе? Или вы не помните?
— Обычный подвал, — пожала плечами Люси. — Темный и холодный.
— Вы больше ничего не можете добавить?
— Нет. А что?
— Может, припомните черные свечи, ладан, пентаграммы, балахоны? Или танцы и песнопения, а, Люси?
Люси закрыла глаза:
— Я ничего не помню. Это было не со мной. Это было с Линдой.
— Люси, может быть, уже хватит изворачиваться? Будьте же благоразумны! Ну почему, как только дело доходит до чего-либо важного, о чем вы не хотите говорить, вы постоянно ссылаетесь на потерю памяти?
— Инспектор, — не выдержала Джулия Форд, — не забывайте, что у моей клиентки ретроградная амнезия вследствие посттравматического шока.
— Да-да, я помню. Впечатляющий диагноз. — Бэнкс вновь обратился к Люси: — Вы забыли, как спускались в подвал вашего дома, не помните, как танцевали и распевали в подвале в Олдертхорпе. Ну а клетку вы помните?
Люси, казалась, полностью ушла в себя.
— Помните? — настойчиво повторил Бэнкс. — Старое убежище Моррисона?
— Да, — шепотом ответила Люси. — Они сажали нас туда, если мы плохо себя вели.
— А в чем заключалось ваше плохое поведение, Люси?
— Я не понимаю…
— Почему вы были в клетке, когда пришла полиция? Вы и Том. Чем вы заслужили наказание?
— Я не знаю. Нас сажали туда за малейшую провинность. Серьезных и быть не могло. За грязную тарелку — хотя еды давали так мало, что мы их вылизывали, — или если кто-то осмеливался огрызнуться или сказать «нет», когда они… когда им хотелось… Угодить в клетку было очень легко.
— Вы помните Кэтлин Мюррей?
— Конечно. Она была моей двоюродной сестрой.
— А что с ней произошло?
— Ее убили.
— Кто?
— Взрослые.
— За что?
— Не знаю. Она просто… умерла.
— Говорили, что ее убил ваш брат Том.
— Это неправда! Том не мог никого убить, он добрый и спокойный.
— А вы помните, как это произошло?
— Я при этом не присутствовала. Просто нам сказали, что Кэтлин ушла и больше не вернется. Я поняла, что она мертва.
— Почему вы так подумали?
— Она все время плакала, говорила, что расскажет обо всем. А они грозились убить любого, если узнают, что мы хотя бы заикнулись о том, что творится дома.
— Люси, а ведь Кэтлин была задушена.
— Задушена?
— Да. Точно так же, как те девушки, которых мы нашли в подвале на Хилл-стрит. А мы обнаружили у вас под ногтями волокна от бельевой веревки и следы крови Кимберли на вашем халате…