Валманн схватил мобильник и вновь набрал номер Аниты. В ответ раздался металлический голос автоответчика и вслед за ним пронзительный сигнал.
— Привет, — сказал он. — Это я. Я… — Он собирался еще что-то сказать, но не смог и отключился. Он почему-то не доверял этому металлическому голосу. Видимо, я становлюсь слишком эмоциональным, подумал он. Мне есть дело до мертвых девушек на обочине дороги. Мне есть дело и до девушек в Хьеллуме, которых бессовестным образом избивают. Мне есть дело до отчаявшихся девушек, без паспорта и документов, совершающих преступление, чтобы попасть под защиту полиции. Мне есть дело до старух на обочине дороги…
Старухи на обочине дороги…
Постой-ка, ведь Тимонен сказал: «самые различные люди — от солидных отцов семейства до старух на обочине дороги; и все они рассказывают душещипательные истории…»
Старухи на обочине…
Что он, собственно, имел в виду? Откуда он это взял — «старухи на обочине»? Эти слова вдруг зазвучали зловеще, как будто бы приобрели другой смысл: «Старухи на обочине дороги…» Ведь не мертвую же девушку он имел в виду. Ей было от силы двадцать лет. О какой другой «старухе на дороге» могла идти речь? Ясно как день: Тимонен намекал на его встречу с Кайсой Ярлсби. В этом не было сомнения. Но именно поэтому возникал другой вопрос, на который он сразу должен был обратить внимание, как только были произнесены эти слова. Откуда Тимонен узнал о его встрече с Кайсой? Валманн никому об этом не рассказывал, кроме Аниты, во время того минорного телефонного разговора поздно ночью, когда ему надо было выговориться. Он чувствовал потребность поделиться именно с ней этой страшной проблемой с девушками, с которой все чаще сталкивалось следствие и которая все больше его беспокоила. Он доверилсяименно Аните, поведав ей эпизод с Кайсой и ее историю про Эви и поделившись своими мыслями о трафике, — проблеме, к которой ему становилось все труднее и труднее сохранять чисто профессиональный интерес. И если об этом стало известно Тимонену, это могло означать лишь то, что ему рассказала об этом Анита, что она злоупотребила его доверием.
Валманн отметил про себя, что едет очень быстро, превышая дозволенную скорость. Мимо проносились лесистые склоны и вырубленные участки в Сёр-Одале, черные от влаги распаханные участки. Вдоль дороги под низко свисавшими облаками цвета прошлогоднего снега шли люди, сгорбившись и тяжело ступая. Вдруг прямо перед ним остановился автобус, из которого вышли люди, и он резко затормозил. Надо взять себя в руки, сказал он самому себе. Возможно, ты ошибаешься. Может быть, это была всего лишь случайная реплика и Тимонен не имел в виду ничего определенного. А даже если действительно Анита рассказала ему об этой встрече, то что из этого? Это могло означать лишь то, что ее также заинтересовало это дело. И нечего думать о какой-то бестактности или обмане. Это всего лишь обмен информацией между коллегами. Он пытался внушить самому себе, что надо успокоиться. И все же он снова внезапно схватил телефон, два раза ошибся, прежде чем набрал правильный номер — чертова маленькая игрушка! — и, едва дождавшись сигнала, выпалил:
— Это опять я. Где ты? Мне надо с тобой поговорить!
Усилием воли он заставил себя на протяжении нескольких километров держаться позади автобуса, который загораживал дорогу и обзор вокруг. Дорога шла вдоль густонаселенных пунктов, а затем свернула к центру поселка. Валманн несколько успокоился. Он понял, что самое скверное, что может случиться, — это если он перестарается и даст волю примитивной мужской ревности. Этого никто не заслуживал — ни она, ни он, ни даже Янне Тимонен, который играл свою роль в своей драме, не менее душераздирающей, нежели остальные, с которыми ему пока пришлось столкнуться во время следствия.
51
Дверь была взломана. А то, что находилось за ней, вряд ли можно было назвать квартирой.
На чердаке над пустым складом, где почти не было никаких следов растений, была оборудована комнатка размером около пятнадцати квадратных метров. Лампочка без абажура посреди потолка, незастеленный диван, кухонный уголок с плиткой и сточной раковиной, кресло и два венских стула, комод, небольшой столик с грязным стеклом и пепельница с окурками, дверь в малюсенький туалет с унитазом и раковиной. Без окон, только слуховое окошко под потолком. В комнате пахло куревом и затхлостью. На одном из стульев стоял переносной телевизор с антенной. Второй стул был сломан и валялся рядом. На стульях и на полу была разбросана одежда. Женская одежда. Из кухонного шкафчика, дверца которого висела на одной петле, торчал полиэтиленовый пакет из супермаркета «Рими». Под диваном валялись драные журналы и скомканные бумажные носовые платки со следами слез, соплей и помады. На кухонной полке стояла кофейная кружка, пара грязных блюдец и приборы из пластмассы. Эти ребята, видимо, не хотели подвергать себя риску отчаянных поступков со стороны отчаявшихся жертв. И тем не менее кому-то удалось сбежать.
— Вот так тут было, — пояснил полицейский, встретивший его у входа. — Мы сделали несколько снимков, вот и все. Из группы приграничной преступности сказали, чтобы мы ничего не трогали.
Валманн кивнул. Он надел перчатки из латекса и стоял, наклонившись над диваном. Его заинтересовала веревка — кусок нейлоновой веревки, лежавший между подушками. На полу валялся другой кусок. Кто-то лежал здесь, связанный по рукам и ногам, пытаясь высвободиться. На нейлоновой веревке виднелись следы крови и кусочки кожи. И ей это удалось. Ведь нейлон растягивается. Она терла и давила веревку, сдирая кожу с рук, и, наконец, высвободила одну руку. А затем взялась за дверной замок. На внутренней стороне двери виднелись следы и зарубки от предметов, которые она использовала в качестве фомки. Пока замок не поддался. Они не дали себе труда установить крепкий замок. Очевидно, думали, что у тех, кто попадет сюда, не будет ни мужества, ни сил для попытки к бегству. Но кому-то это все-таки удалось, и теперь она была на свободе. И сейчас ей как никогда нужна была защита. Валманн был уверен в том, что это была женщина. И он даже знал, кто она была. Он заметил маленькое колечко, запутавшееся в веревке, — маленькое серебряное колечко с голубой бабочкой. Точно такое же колечко было на пальце у Алки, которую они допрашивали.
— Похоже, что кого-то держали здесь взаперти и ему удалось бежать, — сказал он полицейскому, и тот утвердительно кивнул. — Я, конечно, не уверен, но мне кажется, что речь идет о девушке-иностранке, очевидно, из Восточной Европы, жертве трафика. Если это та девушка, о которой я думаю, то мы допрашивали ее в Хамаре, но потом она сбежала. Сейчас она где-то здесь в нашем районе, и ей угрожает опасность. Надо срочно объявить новый розыск.
Один из полицейских покинул комнату.
Валманн внимательно осматривал мебель, предмет за предметом, не трогая ничего руками. Он искал личные вещи, сумку, портфель, забытый в спешке кошелек, но ничего не нашел. Эксперты здесь, конечно, поработают, снимут отпечатки пальцев, исследуют остатки кожи и волосы, осадок в раковине, пятна на простыне, содержимое мешков с мусором. Насколько он мог судить, в мешках были пищевые отходы, кофейный фильтр, упаковки от пиццы, пакеты от хлеба, сыра и колбасы, пакеты с остатками прокисшего молока. На спинке стула висели дырявые джинсы. Что это — последняя мода или результат потасовки? — подумал он. Он приподнял джинсы и обыскал карманы. Пачка из-под сигарет с двумя окурками (можно использовать слюну на анализ ДНК). Обертка от шоколадки. Пилочка для ногтей. И листок бумаги. Валманн повернулся спиной к полицейскому из Конгсвингера и засунул листок в карман.
— Не так уж жирно для невооруженного глаза, — произнес он будничным тоном. Полицейский кивнул. Похоже, он с нетерпением ждет конца дежурства, чтобы пойти домой, подумал Валманн, когда тот пломбировал за ним дверь.
Листочек, который он держал в руках, представлял собой квитанцию, прямоугольный листочек бумаги размером четыре на четыре сантиметра с плохо различимой надписью «Кемпинг Фагерфьелль. Кафетерий. Кофе — 12,00 крон. Багет — 36,00 крон. Итого: 48,00 крон. Спасибо за покупку».