– У меня есть уборщица Надя, она приходит несколько раз в неделю, славная пожилая женщина из Литвы. Она приехала сюда десять-двенадцать лет назад с дочкой и бывшим мужем.
– Ну и?
– Пару лет назад дочка пропала. С тех пор от нее никаких известий.
– Сколько ей было лет? – спросил Томас и потянулся за бокалом. Йонсон отнял руку.
– Около двадцати.
Томас пригубил бокал. На губах у него осталась пивная пена.
– Почему мать до сих пор не подала заявление о розыске?
– Она боялась обращаться в полицию. У нее был уже печальный опыт здесь и на родине, в Литве. Кроме того, между ней и дочерью были какие-то проблемы.
– Какого рода проблемы?
Йонсон пожал плечами:
– Кто ж их знает? Может быть, обычные подростковые?
– Я бы тоже бежал без оглядки, если бы меня заставляли убираться в этой забегаловке, – хохотнул Томас, обведя выразительным взглядом помещение.
– Дочь не занималась уборкой. Это ее мать, Надя, работает уборщицей. Ты бы хоть слушал как следует!
– Да слушаю я, – сказал Томас, отставляя осушенный наполовину бокал. – Но чего ты от меня хочешь? По всей вероятности, девушка нашла себе какого-нибудь дружка и они вместе удрали. Или она уехала обратно на родину. – Он взял бокал и одним духом допил остатки.
– Нет. Надя всюду ее искала – девушка точно сквозь землю провалилась. Не мог бы ты навести справки?
– Навести справки? Что ты имеешь в виду?
– Ну, там, у вас, в участке. Я могу сообщить тебе ее данные. Может быть, о ней есть сведения в вашей системе. Для Нади очень важно узнать, что с ней случилось.
– Могу еще раз тебе повторить – я в от-пус-ке по бо-лез-ни.
Йонсон убрал со стойки пустой бокал:
– Ну и поганец же ты, Ворон! Знаешь, кто ты – ты просто гаденыш!
Томас встал со стула:
– Пойду поищу себе другое место, где мне будет повеселей.
Кивнув на прощанье Йонсону, он собрался уходить.
– А если бы твоя дочь пропала?
Томас остановился и холодно посмотрел на Йонсона:
– Моя дочь? У меня нет дочерей. И знаешь почему? Мы до этого не дожили из-за того, что вор проломил Еве голову. Возможно, какой-нибудь негодяй из Восточной Европы, который живет у нас нелегалом. Во всяком случае, результаты расследования указывают на это. Так с какой стати я буду помогать кому-то из них?
– Действительно, с какой стати! – буркнул Йонсон. – Это не в твоем стиле. Другое дело Ева! Она бы, наверное, не отказалась помочь человеку, верно?
– Не смей ссылаться на Еву!
– Почему же? Это ведь правда, Ворон. Она была сама доброта. Тебе же, в отличие от нее, только бы выпить, а больше ни до чего нет дела.
Томас отошел от стойки.
– Как приятно сюда заглянуть и послушать мудрые советы трактирщика. Между прочим, пиво так себе, тепленькое, – сказал он, кивая на кран, прежде чем ступить за порог.
Выйдя из «Морской выдры» он пошел по улице Санкт-Аннагаде, мимо кафе «Вильдерс», дойдя до перекрестка, увидел впереди бар «Эйфель». Если повезет и за барной стойкой окажется подходящий человек, там, может быть, и нальют пива в кредит. С этой мыслью Томас направился к бару, обдумывая на ходу, как ему рассчитаться с Йонсоном.
16
«Сообщение из „Свадебных апартаментов“. Шестьдесят седьмой день. Я все еще тут. Пока жива. Изабелла яростно меня ненавидит после того, как Славрос выселил ее из „Свадебных апартаментов“. Я стараюсь ее избегать. Держусь от нее подальше и в клубе, и здесь, наверху. Она – ведьма, человек тьмы из Мидгарда. Как те, что описаны в „Дочери драконьей ведьмы“. Я запираюсь на ключ из страха, что она на меня набросится, когда Славроса и его людей не будет поблизости. Я уже столько всего о ней наслушалась, что очень ее боюсь. Иза – самая старшая из нас. Это уменьшительное от Изабеллы – имени, под которым ее знают клиенты. У нас у всех тут такие прозвища, выдуманные имена, под которыми мы скрываемся. Это как-то помогает сносить те унижения, которые мы терпим от быков. Быков я не столько боюсь, сколько ненавижу, хотя и знаю: им может прийти в голову что угодно. Большинство из них хочет одного: вволю наиздеваться над нами и изничтожить, чтобы почувствовать свою власть. Но по-настоящему я боюсь только одного человека – Изы. Особенно когда она под кокаином. Никогда еще не сталкивалась с такой яростью: глаза бешеные, на губах пена. Я видела, как она выдрала клок волос у одной девушки. У той после этого осталась проплешина! Девушке пришлось сделать высокую прическу, чтобы спрятать проплешину от Славроса! Тут никто не ябедничает. Я видела, как другой девушке Иза угрожала ножницами, чуть не выколола ей глаза!!! Только за то, что Иза решила, будто та украла у нее карандаш для подводки глаз!!! Я слыхала, что одной девушке Иза во сне облила грудь каустической содой, у той после этого груди стали пожухлые, как заплесневелый изюм. При одной мысли становится больно! Из-за Изы я много раз теряла заработок, она перебивает у меня быков. А как не уступить? Если она подсаживается за столик, когда со мной сидит бык, я сама ухожу под каким-нибудь предлогом. Надеюсь, скоро она выплатит свой долг Славросу и я избавлюсь от нее. Мой долг все растет, мы тут живем не на дармовщину. Расходы, расходы, расходы – и ни проблеска НАДЕЖДЫ».
Была среда, и зал «Кей-клуба» оставался полупустым. Из динамиков звучала «Private Dancer»[18] Тины Тёрнер, на эстраде у шеста извивалась Иза. Тугой корсет был ей тесноват и не сходился на спине, сама она так нанюхалась кокаина, что ни о какой грации в ее движениях не могло быть и речи, но четырем быкам, сидевшим вокруг эстрады, это нисколько не мешало пожирать ее глазами. Когда она отшвырнула корсаж, обнажив тяжелые груди, раздался взрыв аплодисментов, и быки наперебой стали совать ей в трусики купюры.
Маша вполглаза посматривала на Изу из-за углового столика. Маша сидела с Лулу, косоглазой девушкой из Польши, у которой губы были толстые, как тракторные колеса. Вдвоем они развлекали трех студентов юридического факультета. Студенты были одеты в дорогую фирменную одежду, расплачивались платиновой картой и крупными купюрами. Папенькины сыночки с папенькиными картами. Они напомнили Маше ее прежнюю безопасную жизнь, где ей ничто не угрожало, кроме разве что скуки. По неестественным интонациям и дурацкому смеху этих парней можно было догадаться, что для них это экскурсия в трущобы. Они предприняли вылазку, чтобы посмотреть на отбросы общества, потрогать реальную жизнь, пережить интересное приключение, которым потом можно будет хвастаться перед приятелями, такими же привилегированными юнцами. Она для них – часть этого приключения, одно из испытаний, которые они проходили в доказательство мужской доблести. Но они хорошо платили. Сорили деньгами в баре и потратили уже несколько тысяч, чтобы девушки исполняли для них приватные танцы. Маша рассчитывала на этих ребят. Тут они с Лулу могли срубить по пять тысяч каждая. Исправно встречая смехом пошлые шуточки юнцов, Маша боялась только одного: как бы не вмешалась Иза и не перехватила верную добычу. Пока что Иза продолжала извиваться вокруг шеста, заигрывая с быками, которые сидели вокруг эстрады.
Погладив ляжку одному из юнцов, Маша облизала губы:
– Не хочешь пойти наверх?
Но мальчики не торопились. Сначала им надо было допить пиво, а потом попробовать «снежок».
– Не хотите нюхнуть «снежку»? – поинтересовался старший из них, откинув назад свесившуюся на лоб челку.
– I luv tha snow![19] – с сильным польским акцентом отозвалась на его предложение Лулу.
Мальчишки истерически захихикали. «Экскурсия в трущобы» удалась.
Спустя десять минут все уже толклись в туалете вокруг восьми дорожек кокаина, сервированных на крышке унитаза. Мальчишки разрезвились и пробовали приставать, считая, что сполна расплатились за все кокаином, но Маша и Лулу отшучивались, не допуская лишних вольностей. Пускай ребята разогреются предвкушением того, что ждет их наверху, после того как они заплатят Славросу.