И что самое страшное во всем этом, так это то, что я его понимала. Он не мог не проверить. Что-то в нем осталось неизменным. Это же Штефан Кэйвано, он должен был узнать правду, разобраться во всем, найти ответы на все вопросы. Только зачем... говорить всё это мне? Какие у него цели? И что он хотел тогда от меня услышать? Что я могла ему сказать, кроме того, чтобы попросить его не приходить больше? Неправильно всё это было, запретно... Да и кончено всё, будто ничего и не было. А неужели что-то... было? Я была рабыней, а он был господином... мало ли таких историй!? Только вот теперь я не рабыня! Я равная ему по положению и статусу, меня нельзя купить и принудить к чему-то, мне нельзя приказать, меня нельзя просто так обвинить в чем-то. Я просила его уйти. Да, я желала этого больше всего, чтобы он оставил меня в покое, не приходил, не терзал сердце воспоминаниями, не напоминал о том, что следовало забыть.
Так почему же стало так невыносимо больно, когда я произнесла эти слова? И потом, когда убежала? И когда, сжавшись в комочек на кровати, плакала в подушку? Наверное, именно это называется слабостью. Я не позволяла себе быть слабой, а теперь... из-за него... Любовь делает человека заложником себя.
И что значат все эти цветы? Подарки и знаки внимания?.. Что они значат для него, и что, по его мнению, должны значить для меня? Чего он добивается? Прощения? Как легкомысленно! Неужели надеется найти мое прощение во всех этих... нелепостях? И зачем ему мое прощение? Что он будет делать с ним?..
Как бы мне хотелось, закрыв глаза, сказать, что я не люблю этого монстра, что готова, способна жить без него!.. Как бы мне хотелось выкрикнуть ему в лицо... тогда, когда мы видели с ним в последний раз, что я его ненавижу, не попросить, а приказать ему не приходить! Заявить прямо в лицо, как противно мне его видеть! Но, наверное, я слишком слабая... я не могла сделать этого. Как не могла вырвать любовь из своего сердца! Сущий дьявол проник внутрь меня, под кожу, в кровь, в сердцевину моего слабого безвольного тела, которое без него умирало мучительнее, чем рядом с ним.
Любить - это больно. Я раньше не понимала смысл этого выражения, а теперь вдруг стала наглядным свидетельством того, что такое боль в любви. Особенно, когда с сожалением понимаешь, что твоя любовь – это игра в одни ворота.
Или еще есть шанс на... что-то? После того, что перенесла по его вине!? Обещала себе ненавидеть, стать презрением и превратиться в равнодушие, а вместо этого... все еще надеешься на что-то?
Каким глупым порой может быть женское сердце!
Вопреки собственным заверениям, когда наступил день вечера, я очень нервничала. Осматривая себя в высоком резном зеркале, я в сотый раз убедилась в том, что выгляжу превосходно. Это подтверждали и восхищенные взгляды Рослин и других слуг, видевших меня, и восторженный отцовский взгляд. Темно-синее платье, доходившее до пят, подчеркивало бледную матовость кожи, а черные волосы, заплетенные в незатейливую восьмипрядную косу, спускались по спине до талии. Лицо слегка тронуто косметикой, но не казавшееся бледным и невыразительным, а скорее, наоборот, и на нем сверкали изумрудами большие глаза.
- Не волнуйся, моя милая, - подхватив меня под локоть и поведя к выходу, проговорил отец, - все будут от тебя в восторге, даже не сомневайся, - поцеловав меня в щеку, он гордо добавил: - Моя красавица!
Я улыбнулась ему широко и лучезарно, стараясь не показать, что руки слегка подрагивают. И вовсе я не боялась прессы, не журналистов и вопросов с подковыркой, лживых улыбок, нацепленных на уста, сердце трепетало в груди по иной причине, банальной, нелепой, совершенно неожиданной. Я боялась увидеть там его. И как бы ни храбрилась перед отцом, не могла заставить сердце стучать медленнее, перестать биться пульс в запястья, или вынудить кровь бежать по венам чуть тише. Всё внутри меня дрожало от одной лишь мысли, что здесь, на этом вечере, мы с ним будем находиться в одном качестве – почетных гостей. Равных друг другу, как по статусу, так и по положению. Могла ли я когда-нибудь подумать о таком? Надеялась ли?