Волосы являлись моей гордостью, я ни разу не обрезала их. Даже, когда в детском доме одна из девочек подхватила вшей, и всем детям пришлось остричься короче, я не позволила воспитателям сделать этого. Меня нашли под вечер в чулане, где я пряталась, поджав ноги и исступленно рыдая в зажатый кулак. Когда дверь в чулан открылась, и в глаза мне ударил яркий ослепляющий свет, я даже вскрикнула, попятившись к стене, уверенная в том, что буду бороться не на жизнь, а на смерть. Я, кажется, даже закричала, но воспитательница тогда прижала меня к себе и укачивала в своих руках, пока я не успокоилась, а узнав о моих страхах, почему-то рассмеялась.
Волосы мне не остригли, как остальным девочкам. И об этом мне пришлось вскоре пожалеть.
Очень многие воспитанницы, которых лишили длинных, ухоженных косичек, после этого инцидента посматривали на меня со злостью, ревностью и завистью в глазах. А однажды ночью они напали на меня и, накрыв простыней и подушками, долго били кулаками, царапали, закрывая мне рот рукой, и пинали ногами до тех пор, пока на тихую, едва слышимую возню в ночной тиши не прибежали воспитательницы и не оторвали обозленных девочек от моего недвижимого, искалеченного тела.
Волосы они мне отрезать не успели, но зато ножницами рассекли лицо, наградив длинным шрамом вдоль правой щеки, со временем превратившимся в белесую урордливую полоску.
Я знала, что не красива, по крайней мере, не той красотой, которую все считают классической. Хотя меня и можно было назвать вполне себе симпатичной, но слишком уж хрупкой и бледной я была. Хотя, как говорили воспитательницы, что-то чарующее было в моих глазах цвета зеленой листвы и в шелковистых черных волосах, сияющей волной струящимся по плечам и спине. Невысокий рост и хрупкость фигурки делали меня хрустальной недотрогой. Что, как говорили мне в детском доме, выделяло меня из толпы.
Каролла
Что ж, если они так и считали, то я вовсе не придерживалась того же мнения. Как, наверное, об этом не думали и остальные, потому что все, почти без исключения, старались обходить меня стороной. Я всегда была чужой среди своих, будто отверженная и отвергнутая. Очень переживала по этому поводу в детстве, но к двадцати четырем годам, когда уже начинаешь кое-что смыслить в этой жизни, я перестала считать себя изгоем и молить о признании. А косые взгляды и шепот за спиной вызывали лишь улыбку на губах.
Я так и не стала для них своей. Симпатию окружающих мне не помогли завоевать ни глаза, ни волосы...
Знала бы я, что именно волосы станут моим проклятьем, отрезала бы их, не раздумывая!
А сейчас оставалось лишь пенять на себя и сетовать на судьбу за то, что так издевательски посмеялась надо мной, плюнула прямо в лицо и растоптала все надежды на лучшую жизнь. Зло пошутила надо мной.
Чем я приглянулась моим похитителям, я не знала. А спрашивать после грубых пинков ногами и ударов по лицу наотмашь, я не смела.
Похитили меня ночью, когда я, свернувшись калачиком в своей крохотной квартирке, тихо посапывала в такт своему дыханию, даже не подозревая, что стала чьей-то жертвой. Находясь в блаженном неведении относительно того, что происходит за пределами уютного мира, в котором жила, и который по наивности и незнанию считала единственным.
Разбудил меня звук открывающейся двери. Я всегда спала очень чутко, различая даже малейшие звуки в темноте. Особенность, которая досталась мне в наследство после долгих лет, проведенных в детском доме.
И едва слышимый звук открывающейся двери, которую, я точно помнила, заперла перед сном, заставил меня стремительно раскрыть глаза.
Я уставилась в темноту, тяжело дыша, но не испытывая страха. Жизнь в детском доме научила меня не показывать страх. Он там не ценился, его не уважали. Там уважали силу и характер.
Тихие шаги в сторону спальни, резкий звук разбившейся вазы, негромкий стон и чертыханья шепотом.
Я замерла, опасаясь пошевелиться.
- Какого хрена, бл**!? – голос мужской, определено. – Понаставила всякой х**и!
- Тише ты, девку разбудишь! – тут же шикнули на него.
Я сглотнула и вздрогнула. Сердце отчаянно заколотилось в груди, врываясь рваными ударами в грудь, колотилось где-то в висках, надавливая на них пульсирующей болью.
Дверь в мою спальню приоткрылась, а я так и не шелохнулась, лежала неподвижно и закрыла глаза.