Пришлось послушно увязаться за Гитлером.
— Что ты хочешь с ним сделать? — спросил Толстый у Гитлера.
— Папа говорит, что хороший русский — мертвый русский, — ответил Гитлер. — Утопим его в реке. Тогда папа меня похвалит. И повезет на каникулы в Москву. Мы там уже всё захватили.
— А может, не надо? — забеспокоился Тощий. — Давай взрослым отдадим.
— Испугался, что ли? Как ты можешь называть себя арийцем? — сощурился Гитлер, явно повторив слова взрослых. — Мы его не будем трогать. Он сам всё сделает. Скажем, что если окунется в прорубь, то мы с ним дружить будем.
Мишка мало что понял из сказанного, но почувствовалась в интонациях зловещая нота. Ему удалось разобрать только слова: "ариец", "смерть" и "папа". От слова "смерть" по спине пробежались мурашки.
До ленты заснеженного пляжа, тянувшегося перед обледеневшей рекой, они добрались быстро. Летом тут было хорошо. Мишка вспомнил, как они с Петькой строили песчаные замки и ковыряли палками размокшую песочную кашу, но вдруг наступила зима, а в город пришли немцы. Петьку вместе с отцом посадили в грузовую машину, да увезли туда же, куда и всех. Больше Петьку никто не видел.
Они вчетвером остановились у реки, рядом с небольшой прорубью, в которой плескалась холодная и черная вода. От реки веяло морозом, и Мишка поежился, крепче затянув шарфик на шее.
— Хочешь дружба? — спросил Тощий на плохом русском, и, указав в прорубь, произнес: — Купаться. Тогда мы с тобой дружим.
— Ещё чего? — дрогнул Мишка, взглянув в черную бездну проруби. — Думаете, я глупый? Вода холодная. Я же умру.
Тощий взглянул на Гитлера и покачал головой. Тогда Гитлер сердито засопел ноздрями, схватил Мишку за воротник и прорычал ему в лицо:
— Урод! Или ты сам, или я заставлю.
Мишка побледнел лицом, косясь на ледяную прорубь и с ужасом думая, что вот-вот умрет. Пальцы Гитлера были цепкими, будто у краба — хватка каменная, и было не вырваться.
— Прекратить! — послышалось с противоположного берега, на котором Мишка разглядел немца в военной форме. Странного немца. С автоматом на груди.
Чего он там в лесу делал, да еще и один? Немцы по городу только парами перемещались. Те, кто осмеливался без напарника на улицу выйти, обычно пропадали неизвестно куда.
Немец пересек реку, и Мишка взглянул на его лицо. Ну, немец-немцем, только взгляд у него был по-русски злобный, как у отчаявшихся солдат, защищавших Каменск перед поражением.
— Что вы здесь делаете? — хмуро спросил Везденецкий.
— Да ничего, г-герр….
— Веббер, — представился Везденецкий.
— Ничего, герр Веббер! — отсалютовал Гитлер, отпустив Мишку. — Я Герман Вагнер! И я поймал нарушителя! Он пил воду из нашей колонки!
Воду? Из нашей колонки? Н-да. Везденецкий понял, что вторжение немцев ожидаемо привело к сегрегации, с которой начался холокост евреев. Всё же, германская машина пропаганды способна даже святое, — детей, — превратить в бездушную машину для убийства. Очевидно, мальчишку хотели утопить, и, судя по всему, для маленьких немцев смерть русского являлась предметом гордости.
— Молодец, герр Вагнер! — по-взрослому отсалютовал Везденецкий, и Герман не удержался от гордой улыбки. — Рейх отметит твой подвиг. Но позволь мне разобраться с нарушителем. Это работа взрослых.
— Яволь! — ответил Герман.
Герман Вагнер, значит? Либо это занятное совпадение, либо пацан был сыном самого коменданта Вагнера.
— Напомни, где ты живешь? — спросил Везденецкий, пристально взглянув Герману в глаза. — Я должен убедиться, что ты не шпион, и что сможешь без запинки назвать адрес.
— Гитлер-Штрассе 80! — отчеканил Герман.
Ага. Значит, Вагнер-старший засел в парке имени Максима Горького. Именем Гитлера могли назвать только проспект Карла Маркса, ну, или Донецкую улицу. Точную дату переименования Везденецкий не помнил.
— Можешь идти. И если ты ничего не скажешь отцу, я позабочусь о том, чтобы ты получил железный крест.
— Яволь! — Герман от счастья чуть ли не заплакал. Он поманил за собой Тощего и Толстого, и гордой походкой победителя зашагал прочь с набережной.
— Тьфу! — Везденецкий сплюнул на снег, не удержался. — Сами ироды, и детей таких же воспитывают.
— Дядь? — Мишка опешил, услышав чистую русскую речь. — Вы меня накажете? У меня просто во рту пересохло, дядь, — всхлипнул Мишка. — Я больше не буду.
— Спокойно, пацан. А ну, вытри сопли. Советский солдат должен быть смелым. Лучше скажи…. — Везденецкий огляделся и встал перед Мишкой на одно колено, чтобы говорить с ним на равных. — Тебя как зовут? Что с мамкой твоей? С папкой что? Где вы сейчас живете?
— Мишей меня звать…. Папка умер на фронте, — с грустью ответил Мишка, утерев кулаком нос. — Мама работает у какого-то немца. Ей там плохо. Она не любит этого немца. А немцы не любят нас. Нам всем тут плохо.
— Не переживай. Недолго фрицам осталось вам кровь портить, — Везденецкий положил ладонь Мишке на плечо. — Иди домой, Миха. Переулками. Солдатам не попадайся и никому ничего не говори.
— Спасибо, дядь, — сказал Мишка.
И они расстались.
Везденецкий глядел Мишке в след и думал, что мальчику сломали детство. Везденецкий сам рос в Каменске, хорошо помнил этот город. Тут у него были друзья, с которыми он проникал на стройку и исследовал этажи, рискуя свалиться и сломать себе шею. Увы, но немец лишил Мишку возможности быть ребёнком. Немец сделал его рабом.
Везденецкий вернулся в лес, и, пробираясь через буреломы, добрался до маленького лагеря, спрятанного за кольцом деревьев. Километрах в пяти от берега Северского Донца. Под навесом из еловых ветвей разлеглись Катя с Аней, отдыхали после утомительного ночного перехода. Митя достал из ящика с немецкими маркировками банку тушенки, вскрыл ножом и принялся с аппетитом поедать. Привалов и Леха расселись на пнях у небольшого костра, грея руки над слабо трепетавшем пламенем.
Все, как один, с неприязнью носили теплую немецкую форму, отобранную у патрульных во время побега, в лесу.
— Выяснил что-нибудь? — Привалов покосился на Везденецкого.
— Выяснил, — улыбнулся Везденецкий. — Мить, дай пожрать.
Везденецкий не испытывал голода, но была у него большая слабость к еде из сухих пайков. Больно нравилась она ему. Именно вкусом. Еще с детства так повелось, когда батя, военнослужащий, килограммами таскал пайки из войсковой части. Собственно, кроме сухпайков семейство Везденецким ничем не питалось. Отцу платили нормально, но он был экономный, предпочитая лишний раз не напрягать маму готовкой и походами в магазин.
— Ща, — ответил Митя, прожевав кусок мяса и сглотнув. Он достал банку из ящика и бросил Везденецкому, тот ловко её поймал.
Крышку Везденецкий пробил пальцем, открыл, и принялся есть. Не хотелось признавать, но тушенка была вкусная, приятно пахла мясом и жиром.
— Фокусник, мать твою, — удивился Леха. — То головы фрицам сносишь как стебли одуванчиков, то банки вскрываешь как фантики.
— Не томи, — вздохнул Привалов.
— Я узнал, где живет Вагнер. Ну, в теории. Там немецкие пацаны нашего мальчишку утопить решили, я его спас и выудил у них немного информации.
— Прикончил, надеюсь? — злобно спросил Привалов, мрачно зыркнув на Везденецкого.
— Пацана? — Везденецкий изогнул бровь. — Нет. Спас, говорю же.