Последним обозначением на топографическом снимке был большой знак вопроса, занимающий нижнюю четверть Хребта. «Наверное, точное местоположение прохода неизвестно, – догадался Лем. – Логично, ведь в противном случае зачем бы тогда понадобилось нас туда отправлять».
Подпольщик сложил лист вдвое и засунул его вместе с карандашом обратно в рюкзак Козинского.
Он отошел обратно к своему месту, сел и просто стал вслушиваться в глухую ночь. Не прошло и получаса, как Лем задремал в сидячем положении.
Он стоял на собрании Конторы, периодически вытягивая шею, чтобы найти Азимку. Они договорились накануне, что встретятся на собрании и вместе запишутся на направление «Контрпропаганда и агитация населения». В подвальном помещении были низкие потолки, и при перемещении приходилось пригибаться, чтобы не задеть металлические балки и свисающие с потолка лампочки. Узкие форточки под самым потолком были настежь открыты, однако в помещении все равно было очень душно из-за большого количества людей. Лем изо всех сил протискивался через толпу, отдающую потом, задевал плечами разгоряченных людей, наступал на чьи-то ноги в сапогах, башмаках и туфлях и беспрестанно извинялся. «Простите, я просто ищу одного человека. Извините, мне срочно». Он ловил на себе недовольные взгляды, впитывал спиной едкие словечки и замечания в свой адрес, но шел вперед, раздвигая народ локтями. Все стены были завешаны большими черными полотнищами с желтыми крестами. Нашивки с такими же рисунками виднелись на правых плечах едва ли не каждого второго участника собрания. Со сцены почему-то громко вещал человек в черной одежде, очень похожей на военную. Азимки все не было видно. Лем встал на цыпочки, безрезультатно повертел головой и продолжил идти вперед. Вскоре он просочился почти к самой сцене и взглянул на выступающего. Он тоже уставился на Лема полными удивления глазами. Со сцены на Лема смотрел не кто иной, как командир военных, которого подпольщик видел в воинской части. Его парализовал страх. «Как? Откуда?» – вопросы возникли в его голове мгновенно и тут же сменились решительностью. – «Надо сказать всем, кто он такой!» Лем развернулся к толпе и увидел, как к нему пробивается Азимка. Она растолкала людей и подбежала к нему, ловко перепрыгивая ноги неуклюжих революционеров. Лем поднял глаза и понял, что собрание теперь проходит вовсе не в подвале Конторы, а в армейской казарме. И не революционеры стоят вокруг него, а бритые солдаты с нашивками Вооруженных сил Демиругии.
– Смотрите, он запутался, – крикнул военный со сцены, указывая пальцем на подпольщика.
Толпа разразилась хохотом. Два десятка глоток прерывисто ржали, оглушая Лема своим звериным гоготом.
– Запутался! – орали со всех сторон.
Внезапно ему захотелось стать очень маленьким, съежиться и превратиться в краба-отшельника. Залезть в раковину и спрятаться там от Надзора с его «Воронками», от солдат с их громадными танками и этой ржущей толпы. Таких крабов Лем видел только раз, на картинках в книжке, которые показывал ему отец. Он показывал эти книжки и говорил все запоминать, потому что потом прочесть это уже нигде не удастся. Наверное, из-за таких слов и мыслей его и сослали на радиоактивные соляные рудники, высушившие его тело в считаные годы.
– Нам пора идти, Лем! – Азимка стояла вплотную, и Лем явственно почувствовал аромат ее волос.
– Эй, – позвала она. Подпольщик открыл глаза и улыбнулся. – Эй! – зачем-то еще громче крикнула она ему в лицо. – ЭЙ!
Лем дернулся и проснулся. Прямо напротив него едва освещаемый отблесками костра, который начал вновь потухать, сидел какой-то человек. Лем открыл рот, набрал в грудь воздуха, собираясь крикнуть остальным, но человек напротив испуганно зажал ему рот рукой и приложил к своим губам указательный палец.
– Я не причиню вреда, я пришел просто погреться, – незнакомец сидел в очень странной позе. Он будто решил встать на четвереньки, но не завершил начатое. При этом одна его рука была постоянно свободна.
– Как тебя зовут-то? – не зная, как поступить, выдавил из себя шепотом Лем.
– Кто-то Юшкой звал. А тебя? – при разговоре ночной гость странно склонял голову то в одну сторону, то в другую. Его лицо было сильно чумазым, лишь два выпученных глаза озорно блестели из-под шапки сальных волос. Косой рот, явно дефективный, при разговоре вообще жил отдельной жизнью, трепыхаясь, как флаг на ветру.