– Слушай, а что вы едите? – вдруг шепотом спросил Лем, пока они шли через зал.
Туман обернулся и посмотрел на своего спутника. За линзами противогаза его взгляда не было видно, но, скорее всего, в нем была вся неуместность этого вопроса. Поняв, что красноречивого и безмолвного ответа не получится, Туман шепотом же объяснил:
– Единственное, что здесь растет после всех радиоактивных заражений, это грибы. Даже удивительно, что вечная жизнь может продолжаться на грибно-водной диете.
Лем внутренне содрогнулся. Город был разрушен очень давно, еще до его рождения, судя по состоянию руин. Получается, что все это время выжившие люди питались только наполовину радиоактивными грибами и загрязненной последствиями войны водой. Такое страшно даже для жителя Демиругии, выросшего в условиях тотального дефицита продуктов.
Когда они приблизились к сидящим и сели, слившись с толпой, Лем прикинул количество собравшихся. Выходило около пяти десятков человек, не больше. Ровно столько осталось из населения города, равного которому по масштабам Лем еще не встречал.
– А что стало с остальными горожанами? – не удержался он от вопроса.
– О, новичок, – тихо усмехнулся кто-то, обернувшись на его шепот, – нечасто у нас бывают гости. Что стало с остальными, спрашиваешь? То же, что произойдет с любыми нормальными людьми, если их начать облучать изотопами, травить газом, как крыс, взрывать ядерными ракетами и жечь напалмом, пока они мирно спят.
Подпольщик осекся и немного поник. Видимо, этот город был неким анклавом, не подчинившимся Партии. Ужасающая цена политических противостояний правящих элит. В сравнении с ней недовольство властью Демиругии из-за недостатка продуктов в магазинах выглядело капризами маленького ребенка. «Теперь я точно уверен, что Контора делает правильное дело, – решил Лем, – а Палий может и заблуждаться в ее мотивах. Сурнай так совсем оболванен. Этих уродов, сидящих на хребте народа Демиругии, нужно сбросить и затоптать за такое. Убить ни в чем не повинных людей лишь ради собственной выгоды может только нелюдь, недостойный жизни».
В полнейшей тишине раздался перебор гитарных струн. «Вот чего все ждали, – понял Лем, – Мертвый Город, а музыки здесь больше, чем где-либо». По пути сюда Лем осторожно поинтересовался у Тумана насчет скрипача Сашки, но тот лишь недоуменно пожал плечами, и подпольщик сменил тему разговора, чтобы не сойти за сумасшедшего.
Над сидящими поплыла скрипучая музыка старой гитары. Начав тихо, еле слышно, где-то у стены, она становилась громче, разрасталась и занимала весь зал. Аккорды полились пронзительно и ярко. В них была непокорность Судьбе, бьющая в самое сердце, и правда. Правда, которую не сокрыть никакой пропагандой и не изменить, вдалбливая в умы молодежи воинские Уставы. Яростный бой, полный обиды и злости на мерзких нечестивцев, сменялся тихим перебором, в котором гудела бездонная тоска и глухая боль, засевшая в душе каждого человека в противогазе. Все несколько десятков людей сидели неподвижно, уйдя глубоко в себя. Лишь сжимались и разжимались кулаки да беззвучно шевелились губы тех, чей рот не был спрятан под резиновой маской. Гитара надрывно звенела обещанием и затаенной непокорностью. Кажется, даже призраки тех, кто пал от оружия Демиругии, слетелись в полуразрушенный театр. Тысячи бесплотных теней сгрудились вокруг безликого гитариста в маске и внимали каждой ноте. Потрескавшийся гриф инструмента воинственно распрямился, словно копье, готовое добраться до тех, кто стал причиной этой страшной трагедии.
При всей своей внешней сбивчивости и некоторой торопливости мелодия не скакала по стилям. Она звенела, как надежный механизм хронометра, где все аккорды цеплялись друг за друга, как зубья шестеренок. В одних местах она казалась простой, в других – витиеватой и чересчур запутанной, но общий мотив так сильно вгрызался в душу, обнажая старые раны, что Лем обнаружил себя замершим с широко распахнутыми глазами и взглядом, устремленным много дальше обшарпанных стен театра. Гитарист, которого подпольщик так и не смог найти, начал играть тише, начиная весь мотив заново.
Вдруг он прокашлялся, прервался на секунду, сбившись, вновь ударил по струнам и хрипло заговорил нараспев:
К гитаристу присоединилось несколько голосов. Поначалу вразнобой, но все слаженнее и дружнее с каждым словом они продолжили: