— У Лизаветы-продавщицы опять гости. Второй раз с чашкой на погреб бегала.
— Кто же это у нее? — поинтересовалась тетка Агаша.
— Лешка Седой из Воротова. Ящик какой-то приволок.
— Это он телевизор продает, — пояснила матери Маня.
— Скажи! — удивилась тетка Агаша. — Будет, значит, и у нас в Лугове телевизор. Лизавета — баба простая. Все когда позовет поглядеть.
Почти темно было, Лизавета-продавщица окликнула Маню со своего крыльца. Маня неохотно зашла к ней в сенцы. Там стоял уже знакомый синий велосипед. В комнате за столом сидел Алексей.
— Садись, Манявочка, — пригласила Лизавета. — Вот хочу тебя с товарищем одним познакомить.
Маня растерялась и ничего не ответила. Сидела молча, дожидаясь, пока скажут, зачем звали. Но Алексей не спешил. Время от времени поглядывая на Маню, объяснял Лизавете, как настраивать телевизор.
Маня, так и не дождавшись дела, поднялась. Алексей хотел было пойти за ней, потом сделал знак Лизавете. Та вышла вслед за Маней на крыльцо.
— Ты чего меня звала-то? — нетерпеливо спросила Маня.
— Не догадываешься? Алексей познакомиться хочет. — И, заметив, как досадливо дернула плечом Маня, Лизавета зашептала: — Да ты погоди! Он ведь серьезно. Ты ему понравилась очень: девчонка, говорит, тихая, небалованная. А знаешь, сколько у него после Антонины добра осталось! Баба-то была оборотистая, хозяйственная. Обстановка у них хорошая, посуда. Вон телевизор новый покупать хочет.
— Может, еще чего есть? — с усмешкой спросила Маня.
— Говорю тебе, всего полно! — не поняв, горячо продолжала Лизавета. — Дошка осталась, два пальто, а платьев я даже не представляю сколько! Правда, Тонька была рослая. Ну, из большого маленькое всегда можно сделать.
— Нет уж! Скажи ему: пусть другую, рослую ищет.
И Маня сошла с крыльца. Лизавета вдогонку ей крикнула:
— Гляди, девка! Ты не пойдешь, другие найдутся. Ты, может, из-за ребенка?
— А ну тебя! — не оборачиваясь, бросила Маня.
Дома матери она ничего не сказала: еще схватится, побежит ругаться. Такую покажет Лизавете дошку, что всю деревню на ноги поднимет. И чудная же в самом деле эта Лизавета: ведь все Лугово знает, что Маня ждет Володьку, так нечего глупости предлагать…
Раннее безросное утро. В Лугове над каждой крышей дымок: хозяйки, поднявшись до света, пекут праздничные пироги. Не переставая, скрипит колодезь: достают ледяную голубоватую воду, разливают по эмалированным ведрам; они у всех одинаковые, под зеленый мрамор, в один день купленные в воротовском сельмаге.
Шести не было, приехал Миша-шофер на своей трехтонке, остановился у колодца залить машину.
— Миш, ты с сеном в Воротово поедешь, захвати оттуда Егора Павловича. Пусть он наших пышечек луговских попробует.
— Только ему и дела — ваши пышечки! С механизаторами воюет: двое граблей запороли и копнитель.
— И чего они там в Воротове срамотятся? У них и покосы-то гладкие, как плешь. Не то что наши яруги.
В шесть часов, с граблями на плечах, принаряженные, собрались у Агашиного двора. Миша-шофер подал трехтонку.
— Гляди-ка, лавочек вам понаделали! — заметила тетка Агаша. — Небось теперь не растрясетесь.
— А тебе что, тетя Агаша, завидно, что ль? — улыбаясь, спросил Миша. — Садись и ты, прокатим.
Тетка Агаша сурово посмотрела на него. Пошла было в дом, но остановилась на порожке.
— То-то и есть, милок, что завидно. Была бы при возможности, поработала бы не хуже людей.
Луга раскинулись остриженные, сухие. Змейками ползли по ним пожелтевшие рядки. Ближе к берегу рядки эти густели, зеленела в них не поблекшая еще осока.
— Пока технику поджидать станем, сено-то зазвенит. Давайте уж, бабы, в грабли его…
— Эдакую-то махину?! А мечтали — к обеду домой.
— Ладно, глаза страшатся, а руки делают. Девчата, заходите от берега!
Утренний холодок ушел, стало сильно припекать. На луг набежали высокие, нагретые солнцем сухие валы. Лозинки на лугу посерели, сникли. На нескошенных местах, по закрайкам, вяли крупные голубые колокольчики. Но ромашки стояли не клонясь, бойко топорща свои белые лепестки.
— Ты чего, подружка, больно сердитая сегодня? — спросила Маня у Валюшки, хмурой и неразговорчивой. — Не выспалась, что ли? Гляди, я тебе все пятки граблями побью. И не озорничай, греби чище, а то бабы тебе дадут!
— Может, Егору Павловичу пожалуетесь? — буркнула Валюшка.
— А что? И пожалуемся, если придет.
Солнце уже стояло над головой, от сухой травы несло жаром. Почти бесшумно подкатила по мягкому лугу Мишина трехтонка. Еще на ходу выскочил из кабинки директор.