Валюшка все еще чувствовала себя виноватой перед Маней за брата, а потому хотелось ей, чтобы кончились Манины переживания. И все же Мане не верилось, что подруга искренне советует. Уговаривает, а сама небось думает: быстро забыла давешние слезы!
Матери про Алексея Маня ничего не сказала, да он с неделю и не появлялся в Лугове. Маня решила: отстал, а может, и другую приглядел, пока она ерепенилась.
Но Алексей не отстал. Он прошел по Лугову и, задержавшись у Маниного дома, заглянул в окна.
— Он за выгоном стоит, ждет! — прибежала Валюшка. — Вот, а ты говорила, не нуждается! Пойдешь?
— Зачем я пойду, Валь? Ты сама подумай…
— Ну, как хочешь. Уж больно ты гордо себя ставишь. Может, ты повыше на кого располагаешь?
Чуть было не поругались. Обе сидели надутые, расстроенные. Потом помирились, но Маня никуда не пошла. Рубашка Алексея долго белела на выгоне, и уж совсем поздно было, когда он сел на свой синий велосипед и уехал.
«Вот ведь не отстает, добивается своего, — думала Маня, увидев Алексея еще и еще раз в Лугове. — Не всякий так будет… Такой бы, пожалуй, не обманул».
Порой даже казалось Мане, что зря она ерепенится. Все уж Лугово знает, что бросил ее Володька… Такие секреты в деревне долго не прячутся. Самое бы теперь время доказать, что уж не вовсе она никому не нужная. Но когда сравнивала Маня изменника Володьку, озорного, пухлощекого, как и Валюшка, совсем молодого (ведь погодки с ним!), с Алексеем, чересчур спокойным, белобрысым, с глазами, как вода, становилось страшно: ну как вот такого полюбишь? С ним рядом-то сесть страшновато, не то что…
Уж уборочная началась, Валюшка сообщила Мане по секрету, что собирается приехать в Лугово Володька со своей молодой женой. И у Мани словно все внутри оборвалось. Но не выдала себя, сказала, зло поджимая губы:
— Будете Владимиру писать, напишите, что не так уж тут по нем плачут. Сама еще, может быть, замуж выйду… Пусть больно-то не величается!
Этим же вечером Маня вышла к Алексею. Он ждал ее за Луговом, спрятав велосипед в кусты.
Некоторое время стояли молча. Алексей отгонял от себя и от Мани комаров.
— Сожрут нас тут, лучше походим: на ходу не так липнут.
Они пошли по сырой тропке, вспугивая лягушат, которые прыгали в густую мокрую траву.
— У вас здесь болотом тянет, — заметил Алексей. — А у нас в Воротове по всей ночи сухо, ног не замочишь. Лопухов тут, крапивы — все брюки захлестало.
Снова молчали.
— Вы, Маня, не забыли, что вам тогда Лизавета говорила?
— Про чего? — стукнув зубами от волнения, спросила Маня.
— Насчет меня… Врать я не буду и обманывать не хочу. Пойдешь — давай распишемся, а нет — так и знать буду.
Видя крайнее замешательство Мани, Алексей добавил:
— Я вам честно говорю, Маня: вы не пожалеете. За мной будете жить как за каменной стеной. А что ребенок у меня, так вам стеснения не будет: тетка у меня живет, за ним смотрит. А вообще, если хотите, можно девчонку к Тониной сестре в Елец свезти, она хотела взять.
— Да нет, это ни при чем… — Маня не глядела Алексею в глаза. — Очень как-то все быстро… Надо подождать.
— Ждать не приходится, все ж у меня хозяйство.
«На что мне твое хозяйство? — с тоской подумала Маня. — Хоть бы догадался, про любовь сказал… А он, наверное, и слова этого не знает».
Но Алексей понял.
— Маня, — сказал он тихо, — Антонина моя была баба твердая, неласковая. А на вас я гляжу — вы на нее не похожие. Только бы, Маня, между нами согласие было! Только бы согласие! Все тогда для тебя сделаю. Скучно мне одному-то, честно скажу вам, Маня!.. А кого попало замуж брать я не хочу…
Но слова «любовь» Алексей так и не сказал, вместо него, видно, сказал «согласие».
Расстались они, еще в деревне огни не гасили. Когда Маня подошла к своему дому, из палисадника выскочила Валюшка… Услыхав, что Алексей зовет расписываться, подскочила от радости.
— Вот погуляем-то! И Володьке нос утрешь: еще пожалеет, что взял там какую-то… — И попросила: — Мань, дашь мне на свадьбу шарфик твой надеть розовенький?
Первый желтый лист и первый холод. Днем в Лугове пусто: все уходят в Воротово на молотьбу. К вечеру возвращаются домой на Мишиной трехтонке, запорошенной желтой половой.
— Не маленько этот год соломки наворочали. Егор Павлович сказал, излишку на топку отпускать будут.
— Шикарно больно на топку-то, и коровке скормишь. Червонная соломка-то, пушистая!
У тетки Агаши к Маниному приходу — белая лапша, запеченная картошка, соленые грузди, изрубленные с луком.
— Садись, Валек, закуси с нами, — предложила тетка Агаша. — Кисель еще сейчас внесу.