Вскоре показался обоз. Его сопровождало всего несколько человек, одетых в одежды-балахоны. Увидев мелких нескладных людишек, а не воинов, казаки налетели сходу. Чужаки бились горячо, да неумело. Которых порубили, которых связали.
Сиволап откинул шкуры, под ними на телеге в плетёных корзинах лежали гладкие плиточки, похожие на глиняные плинфы, из коих на Руси складывали храмы, только помельче - с ладошку детскую. Казак озадаченно повертел плинфу в руках, попробовал на зуб.
- А ведь это золото! Не какие-то бабские цацки, не кубки с блюдами. Чистое золото!
- Как бы не отбили его у нас, - сказал с тревогой Акиньшин.
- А вот мы с тобой и покараулим. - Он обернулся к казакам: - Скачите за подмогой, братцы, порадуйте Ермака Тимофеича!
Двое казаков ускакали, Акиньшин, Сиволап и Федя Клин начали обходить телеги, проверяя поклажу.
Когда Микита подошёл к молоденькому пленнику, прятавшему глаза под шапкой, и схватил пятернёй за лицо, тот забился, пытаясь выпутаться из верёвок, закричал что-то на непонятном языке. Шапка слетела, из-под неё будто змея размоталась, упала до земли чёрная коса.
- О, да это баба! - зацокал языком Сиволап. - Ох, ты сладкая! Я по нежному мясу дюже изголодался! - Микита с рычанием начал сдирать с девушки одежду.
- Не трогай её! - сказал Акиньшин.
- А чего? Сам хошь попользоваться? - заржал зойный казак, не переставая лапать пленницу. - Так это опосля...
- Не трогай девчонку! - крикнул Акиньшин и с силой опустил бердыш.
Из рассечённой шеи хлынула кровь.
Подскочил Клин:
- Эй, ты чего, девуня? Из-за басурманской девки товарища зарубил?!.
Схватка была недолгой.
Акиньшин положил казаков рядышком, закрыл им глаза.
Распутал пленников. Два старика и малец лет двенадцати, ребёнок.
- Ну, ну, не плачьте. Никто вас больше не обидит.
Девушка упала на колени и, продолжая всхлипывать, вздрагивала худенькими плечами.
Её звали Мараш. Она была дочерью старого шамана и по поручению отца везла золото Богу Неба. Отец всех мужчин с ней отправил, остался в улусе с женщинами да детьми. Мужчины - кузнецы да золотых дел мастера, не воины. Охраняя обоз, все погибли.
- Сначала татары напали, теперь - вы, - Мараш смотрела прямо в глаза Акиньшина.
- Где он, этот ваш Бог? - недоверчиво спросил Степан.
- На небе, - невозмутимо отвечала Мараш и вздохнула.
"Ну да, на небе, где же ещё? Наш Христос тоже на небе", - подумал Акиньшин и перекрестился.
- Куда же направляемся мы? На небо? - спросил он и снова перекрестился.
- В Небесный Храм, - шаманка восприняла это "мы" как само собой разумеющееся.
- И зачем ему столько золота?
- Не нашего ума дело. Каждые пятьсот лет Бог Неба спускается в средний мир. Все правители земли Сибирской посылают ему дары. Чтобы успеть к сроку, надо торопиться. Не то придёт Большая Беда.
Больше Мараш ничего не сказала, а велела запастись дудками бесколенного зонтичного растения, похожего на дягиль. И вскоре они двинулись в путь.
Старики и девушка управляли лошадьми, сидя на телегах с дорогой поклажей. Степан и мальчишка, верхами, то обгоняли обоз и вели дозор, а то отставали, чтоб заметить возможную погоню. Ехали, не останавливаясь, по едва различимой каменистой дороге среди могучих пихт, с которых свисали длинные бороды седого мха. Чтобы утолить жажду, пили - тянули воду из каждого ручья - прямо на ходу, не слезая с коней, при помощи трёхаршинных дудок. Дорога пошла вверх, и теперь её окружали скалистые горы.
Мараш подала знак остановиться.
- Приехали.
Степан оглянулся, но не увидел ничего похожего на храм.
Девушка подошла к горе, которая ничем на вид не отличалась от других, и трижды ударила в бубен. И тут же скалы начали раздвигаться, словно большие ворота. Вошли в них, ведя лошадей под уздцы. Кругом тишина, не видно ни единой живой души. У дороги возвышалась огромная баба, гладкие бока лоснились жирным блеском, руки сложены на большом животе. "Старуха! - осенило Степана, - идол из чистого золота! В животе - сын, в сыне - внук..." А вокруг звуки - будто трубы завыли тихонько. Мальчишка остановился и, открыв рот, глазел на золотую старуху. Мараш дёрнула его за руку:
- Не стой тут! Пошли!
Дорога завела в узкую щель между скал и долго петляла по длинному коридору, телеги едва не скоблили боками каменные стены. И вдруг очутились уже в громадной зале. У Степана глаза из орбит чуть не повылазили. Высокий потолок уходил в самое небо, как в храме. А это и есть храм, вспомнил он. За Камнем, в земле басурман, Степан храмов ни разу не видел. Но дворец Бога Неба инда выше собора Покрова Божьей Матери на Красной площади!
"Может, и выше, но не краше", - отметил про себя Акиньшин. Вон какой непорядок кругом! В парадных залах большие, как струги, кровати и другие, обтянутые парчовыми тканями диваны стоят на гнутых ножках как попадя, будто в спешке наставлены. Вдоль стен с высеченными в камне рисунками - нагромождение сундуков, некоторые - с откинутой крышкой. Падающие из высоких узких окон солнечные лучи играли в россыпях жемчугов, фасолинах изумрудов, горошинах красных, синих и жёлтых каменьев, из коих писарь и названия-то не все знал. Прикрасы отражались в тугих боках серебряных кубков, в сияющих золотом блюдах и чашах, накиданных в сундуках тут же, вперемежку. Рядом навалены огромные тюки с мягкой рухлядью: собольими, куньми и лисьими шкурами. Если и представлял себе Акиньшин ханское богачество, то именно так! "Вот бы Ермаку Тимофеичу дать знать! Забрал бы, откупился от царя и великого князя всея Руси Ивана Васильевича", - подумал Степан, но вспомнил про убиенных Микиту Сиволапа с Федей Клином.
Не простит атаман...
Мараш скомандовала разгружать телеги. Когда все корзины с золотыми плинфами были расставлены вдоль стены, Степан не утерпел и прошёл в другую залу, вход в которую находился под аркой. И здесь горы беспорядочно сваленных в кучи сокровищ - и ни одной живой души.
Вдруг через тишину залы потянулся тонкий свист - словно в дудочку кто подул. Акиньшин оглянулся. Звук шёл из неприметной двери в дальней стене. Степан открыл дверь и ахнул. В зале находились не татары. Не вогулы с селькупами. Не мелкие людишки из племени Мараш. Это... писарь не знал, как их назвать. Он уже хотел было притворить тихонько дверь и дунуть отсюда - бежать, куда глаза глядят! Но один... одна тварь поднялась во весь свой агромадный рост и стала надвигаться на Степана. Из плотного тулова, обтянутого гладкой шкурой, росла маленькая голова с чернявым длинным личиком и продолговатыми глазками, взгляд которых пронизывал насквозь, добирался до самой души, на дне которой, в самых пятках, трепыхалось заячьим хвостиком сердце Степана.