Уходил он в бреду, разговаривая не с родителями и не с дедушкой с бабушкой, а с Тимуром. Но, ведь, они не знакомы. Егорушка-то о нём знал, а Тимур и не ведал даже. Матвеевы, когда Тимура хоронили, оградку поставили большую, с расчётом на себя. Думали, будут в рядок лежать. Но, пришлось рядом с Тимуром Егорушку положить. И снова горевали Лукерья с Силантием. Видно доля их такая – внуков хоронить. И сообщить о смерти Егорушки Мариночке не могли – адреса-то она не оставила. А ещё через пять лет Силантий Григорьевич преставился. Инфаркт с ним приключился. И в оградке Лукерье места не осталось.
Но то, что она тоже умерла, догадалась. А иначе, как она тут оказалась с умершими внуками?
«Что я помню из последнего дня? – задалась Лукерья вопросом. – День шёл, как всегда: скучно и нудно. С утра подскочило давление. Явление обычное и привычное. Смерила. Сто восемьдесят на девяносто. Бывает и больше. Проглотила таблетку. Позавтракала. Включила телевизор с очередным детективным сериалом. Новости смотреть не люблю, потому что ничего нового не рассказывают, всё одно и тоже: богатые плачут, расставаясь с конфискованным имуществом и мешками с деньгами, бедные кроют президента матами. Я считаю, что это всё постановки.
Потом сходила в магазин за хлебом. Потом выгнала соседских кур из огорода. И где только пролезают? Через сетку, что ли, летают? А потом… что было потом? Потом закружилась голова. Смерила давление. Ого! Как у космонавта! Эталонно-нормальное. Прилегла…
И, вот, я здесь…».
Лукерья раздвинула шторки и оказалась во второй половине дома, точнее в первой. Большая печь делила визуально нутро дома на три части: прихожая, кухня, она же столовая, и спальня, занимающая половину дома. Ну, как дом? Изба круглая, в смысле, что в основе квадрат. Перегородок нет, потому что не нужны. Домик, вообще-то маленький – шесть на шесть метров внутри. У Лукерьи стайка рубленая была, внутри семь на семь метров.
Русская печь, глинобитная, с лежанкой со стороны спальни, стоит по центру дома. Из печи одуряющий аромат тушёного мяса с травками исходит. Печь можно обойти и снова в спальню попасть. Лукерья-то вышла в «прихожую». На полу половичок полосатый самотканый из толстых шерстяных ниток. Напротив – дверь на улицу. На стене из сучков вешалка для одежды. На ней одинокая кожаная куртка небольшого размера. Видимо, Тимура. Под одеждой две пары сапог на взрослых стоят и маленькие сапожки. Прошла в кухню. Окно напротив входа. Стол обеденный не большой, на четыре человека. У окна за столом Егорушка сидит. Беленький, бледненький, худенький. Голубыми глазками на Лукерью пристально посмотрел и, смущённо, опустил.
На нём рубашечка льняная, сшита простенько, как раньше шили, впереди с завязками. За столом не видно, что там на нём ниже надето. На столе ложки деревянные лежат и солонка, тоже деревянная, стоит.
Тимур из печи большую сковороду с крышкой сковородником на длинной деревянной ручке вынул, на стол на досточку поставил. Крышку прихваткой снял. На сковороде куски зайчатины с травой какой-то и крупой потушены. Запах вкусный.
Тимур на Лукерью взглянул, нахмурился, но промолчал. На нём, как и на Егорушке, рубашка льняная, на две пуговицы, как у её кофты, застёгивается, но не застёгнута. Рубашка на выпуск, подпоясана кожаным ремнём. Штаны тёмно-серые, босой. На поясе в чехле нож. Может, охотничий.
- Хлеба нет, – сообщил Тимур, не глядя на бабушку. – Я не умею ставить квашню. Пробовал сделать лепёшки, но как у тебя, не получаются.
- Не переживай. Научишься ещё, – успокоила внука Лукерья. – Тут же у тебя с кашей приготовлено. А вкусно-то как! – похвалила, попробовав.
Ей хотелось обнять внуков со словами: «Родненькие мои!», но воздержалась, видя их сдержанность и чувство неловкости из-за её вида.
Егорушка снова взглянул на Лукерью и опять смутился.
- Егорушка, ты ешь, на меня не смотри. Я знаю, что я страшна, как баба Яга. Но это я, Лукерья Савельевна Матвеева. Ваша родная бабушка. И до того момента, как оказаться в этом доме, была такой, как вы помните, только немного состарилась. А здесь, куда мы попали, из меня решили сделать бабу Ягу. Но на лопате вас в печь сажать я не буду. Я вас люблю, и вы мне живые нужны. Ешь Егорушка. Тебе расти нужно, сил набираться.
- Ага, сала наедать, чтобы вкуснее стал, – проговорил Егорушка и сам же первым рассмеялся.