— А сам постоянно упрекаешь меня в излишней подозрительности, — усмехнулся Тарков. — Ладно, об этом поговорим позже. У меня Жарченко объявился, твой народный избранник снова опоздал.
— Я пойду, Сергей Валентинович? — Титковский вопросительно посмотрел на первого секретаря.
— Подожди, майор, — Жарченко положил на стол мешочек с золотым песком.
— Что это? — насторожился Тарков. Ребром ладони постучал по мешочку.
— У старателя снял, — Жарченко коротко рассказал о случившемся в тайге. Титковский побагровел.
— Разрешите, Сергей Валентинович, вышлю опергруппу…
— Старатель в больнице, — прервал его Жарченко.
— Ты привез?
— Я.
— Кто тебе позволил самовольничать? Ты все карты мне перепутал!
— Твои карты сгорели бы вместе с лесовозом.
Тарков развернул мешочек, горкой высыпал золотой песок на папку.
— Посмотри, какой красавец! — Тургеев склонился над столом, взял пальцами крохотный самородочек, внимательно осмотрел через очки. — Знакомое золото.
— Выходит, прав Титковский, — Тарков тяжело посмотрел на директора. — Кавказский народец у тебя на прииске, Жарченко, объявился. Что делают? Чем занимаются, знаешь? Скажи ему Титковский.
— Обхаживают людей, которые имеют доступ к металлу. Перекупщики. Теперь я уверен, ниточка тянется на твой прииск, — подтвердил Титковский.
— Это не мое золото, — уверенно возразил директор прииска.
— Старатель твой?
— Ну и что? А золото не мое, — Жарченко схватил щепотку песка и рассыпал его тонким слоем на бумаге перед Тургеевым, — Видишь, окатанные золотинки. У меня…
— У тебя золото воруют из-под носа, директор! — повысил голос майор.
— Кто сказал?
— Я, — ответил майор и отвел глаза.
— Однажды я уж хватал твоего обэхээсника за шиворот, когда он пытался подсунуть самородок промывальщику, чтобы тут же накрыть его «с поличным». Опять за свое?
— Но-но! Потише на поворотах, — огрызнулся майор. — Мы уже изъяли старательского золота, — и он назвал цифру.
— Вот где твоя майская задолженность! — загремел хорошо натренированным баритоном Тарков. — А ты небось сейчас, как всегда, выложишь охапку объективных причин в оправдание провала плана.
В углу кабинета на тумбочке возле письменного стола требовательно и длинно зазвенел черный массивный телефон. Второй секретарь обкома партии Руднев подробно расспросил о пожарах на Теньке, отчитал за- то, что до сих пор в районе не создан штаб по борьбе с пожарами.
— У тебя новая ЛЭП проходит по Теньке! — сердито выговаривал Руднев. — Она врезана в энергокольцо на три района. Смотри у меня, секретарь, если не отобьешь ее от огня, пеняй на себя. Немедленно снимайте бульдозеры с полигонов, создавайте заградительные зоны.
Тарков хотел положить трубку, но вдруг резко ткнул пальцем в сторону директора.
— О твоих бульдозерах идет речь! Понял, Жарченко?
— Какие еще бульдозеры?
— Те самые, что ты попросишь под дополнительные задания, — Тарков осторожно положил трубку на рычаг.
— Опять дополнительные задания? Сезон как следует не раскрутили, а вы уже запустили цифирную карусель. Для чего?..
— Не опаздывал бы на бюро, анархист, не задавал бы подобных вопросов, — Тарков повернулся к директору горного управления. — Тургеев, объясни ему.
Тургеев протянул Жарченко развернутый лист бумаги, испещренный цифрами.
— Смотри, как сработали прииски в мае. Все провалились с треском. Вот какой долг накрутили по управлению. Июнь начали еще хуже, пески промываете отвратительно. Промприборы стоят. Долг растет. Поэтому бюро вынуждено было установить на июль каждому прииску дополнительное задание.
— Сколько же мне досталось?
Тургеев ткнул пальцем в бумагу.
— Ого! — Жарченко выхватил листок и пробежал взглядом по столбику цифр. — Какая же умная голова так лихо насчитала? Половина месячного плана! А почему не два? — он сунул листок в руки Тургееву. — Все! Вот тот, кто так бойко накручивает на арифмометре сотни килограммов, пусть едет в тайгу и сам их добудет.
— Не петушись, — примирительно сказал Тургеев, — не забывай о соцобязательствах. Ты же, как-никак, инициатор, и не только районного соревнования, на область вышел.
— А я просился? — оборвал Жарченко. — Кто меня вынудил?
Физическое и нервное перенапряжение последних дней опустошающей усталостью навалилось на Жарченко — он присел на край глубокого кожаного кресла, вытянул ноги.