Бежали, спотыкаясь о кусты, падали, поднимались, опять бежали, путаясь ногами в хворосте.
— Промахнулся, — задыхаясь, сказал Дениска, догоняя Андрея.
…Утром Дениска сам пошел к командиру полка.
— Нате, товарищ командир, а то я с ним как бы беды не наделал. — Он вытащил из кармана наган, бросил на стол.
— Это ты стрелял в часового? — строго спросил Терентьич.
— Я.
— Пойдешь под арест!
Ранним утром на плацу выстроили полк. Гладко выбритый генерал шел вдоль рядов, и вровень с ним плыл запах пудры и одеколона. На почтительном расстоянии шагали адъютант и переводчик. Терентьича вызвали вперед. Сутуловато приподняв плечи, он подошел к генералу. Тот зевнул, что-то сказал переводчику.
— Вы офицер? — спросил Терентьича переводчик. — Я командир.
— Генерал приказывает вам назвать фамилии коммунистов вашего полка.
Терентьич круто повернулся.
— Разойдись! — крикнул он звонко и добавил, обращаясь к переводчику: — Передайте генералу, что я подчиняюсь только командиру корпуса, товарищу Гаю.
Растерянный переводчик смял лист чистой бумаги. Генерал поспешно засеменил тонкими ножками, сел на подведенную ему лошадь и зарысил из лагеря.
На другой день в лагере появились немецкие офицеры, но теперь рангом пониже. Они приходили кучками, долго бродили по лагерю, пытаясь скупить за бесценок седла, амуницию и даже полудохлых лошадей, валявшихся у стоянок.
— Сколько? — тыкая сапогом в седло, спрашивал офицер.
— Народное, не продаю, — не скрывая злобы, отвечал боец.
Офицеры хватали руками подпруги, хлопали ладонями о подушку седла.
— Сколько? Сколько? — допытывались они.
— Сказано — не продаю, не мое это.
Офицеры пожимали плечами, шли дальше. Подошли они и к Колоску. Он встал, засунул руки в карманы и, не отвечая на вопросы, отошел к товарищам.
— Эх, — сказал он Буркину, — Дениски нет: он бы этим купцам отпел. — И ему неудержимо захотелось повидать друга, отсиживающего в местной тюрьме свои десять суток ареста.
Вечером Колосок в сопровождении часового пришел на свидание к Дениске. Друзья сели рядом.
— Не бьют тут тебя, Дениска? — заботливо спросил Колосок.
— Нет, этого нет. Да лучше бы отпороли, чем в таком гробу держать.
— Ничего, Дениска, скоро конец.
Подошел часовой, сказал, что надо Колоску возвращаться в лагерь.
Колосок полез за пазуху, достал кусочек хлеба:
— Съешь, Дениска. У меня остался… лишний.
— Обманываешь ты, Миша.
— Нет, нет, что ты, я не голодаю, видишь, еще тебе ношу. Не будет — тогда не обижайся. — Он смял в руках фуражку, натужно засмеялся и поспешно вышел из тюрьмы.
…Наконец Дениску выпустили. Пришел он в лагерь черный, будто обуглившийся, каменно молчаливый. Собрались товарищи, сидели, курили, вспоминали, где какие тюрьмы и какие из них самые худшие.
Далеко за полночь, когда все разошлись, Колосок улегся рядом с Дениской. Под буркой было тепло, сладковато било в нос конским потом и табаком.
— Не спишь, Дениска?
— Нет, Миша.
— Я думаю: где теперь Ван?
— Да, жив ли?.. А что ты о нем вспомнил?
— Подумал о Шпаке, вот Ван Ли и вспомнился. Хороший Ван парень… А за тебя, Дениска, я очень боялся: ой, думаю, затянет его Андрей, и покатится наш Денис вниз… Теперь вижу: коли сам Терентьичу наган отдал, значит, наш ты, Дениска, на жизнь и на смерть наш!
Говорили до зари, пока сонная дрема не связала языки.
В четырехугольнике, опутанном колючей проволокой, в бессильной тоске, не получая и самой маленькой весточки с родины, томились бойцы. Письма не шли, не было и газет. Правда, находились лазутчики. Они легко узнавали городские новости, а вечером таинственно передавали их бойцам в углах бараков, во дворе, у проволоки и даже в уборной. Но от всех этих известий несло провокацией:
— Знаете, пишут, что Врангель Ростов взял…
— Какой там Ростов! — дополнял «сочувствующий». — Он уже на рудниках.
— Хватай дальше!
Бойцы недоверчиво поглядывали на этих «грамотеев», не верили им, а все же сомневались. А шептуны распалялись с каждой минутой все более:
— Голод начался!
— Слыхали? Особенно в Ростове и Новочеркасске.
— Брехня, — осаживал расходившегося шептуна кто-нибудь из бойцов.
— Брехня, говоришь? Пожалуйста. — И «грамотей» моментально извлекал из кармана газету, тыкал пальцем в непонятные слова.
— На, почитай, почитай, а потом кричи.
— Да ты мне русскую газетку дай, я тебе прочту.
Однажды пришел в лагерь молодой юнкер. Был он похож и на немца и на русского. По-русски говорил чисто, без акцента, только слова расставлял как-то по-книжному.