— Господа, — сказал адъютант, обращаясь к бойцам, — генерал кончил.
— Здесь господ нет, — усмехнулся Колосок, — господа в Черном море купаются.
Офицер смутился:
— Граждане… какие будут вопросы?
— Дайте теперь я скажу!
Колосок вышел в круг.
— Тут господин генерал говорил, что Россия погибла, народ страдает, а виновники — мы, большевики.
Толпа притихла. Адъютант смущенно посмотрел на оратора, презрительно улыбнулся.
— Я так считаю, — продолжал Колосок, — что мы, большевики, выгнали вас из России — это правда. А все остальное — брехня. За что повыгоняли мы белопогонников? Да за горбы, которые вы набили нам — тому самому многострадальному народу, который вы так любите! И отцы, и деды, и мы хлебнули горя, что и говорить. А как через край полилось, так извиняйте, невтерпеж стало. Ахнули мы и смахнули вас вместе со старым режимом! Так я говорю, ребята, или нет?
— Так, так, чеши его!
— Крой его, Колосок! — крикнул Дениска.
— А теперь господин генерал, насчет купли и продажи. Ты вот тут разъяснял, что родину продали. И опять-таки верно. Только кто ее продал? Вы! — крикнул Колосок. — Вы! Распродали ее, как такую девку. Немцам продавали, французам, англичанам, американцам, японцам. Только ваша купля-продажа не вышла. Без народа, без хозяина торговали, вот и проторговались. Ты и с Деникиным-то поладить не сумел, а хочешь, чтоб за тобой кто пошел! У них, — обернулся Колосок к толпе, — с Деникиным важнейшие разногласия были: Деникин к Антанте под юбку лез, а господин генерал Краснов Вильгельму штаны завязывал. Ясно, что платформы разные. Ну а для нас вы все одним миром мазаны, и для трудового народа от вас одна корысть: кол да мочала, чтоб не плелась эта сказочка с начала!
Генерал бросил по-немецки фразу Зильберту, круто повернулся.
— Дорогу! — крикнул он, позеленев от злости.
Круг подался.
— Я, пожалуй, и кончил… — улыбнулся Колосок. — Говорить-то много не умею, а высказал сразу все — и крышка, извиняйте за резкость, генерал Краснов.
Свита спешила за генералом. У выхода из лагеря он вдруг вспомнил, что фуражку держит в руках, мелко перекрестился, напялил на уши фуражку, вскочил в пролетку…
Встревоженные приездом генерала, бойцы до вечера собирались кучками, громко переговаривались.
— А здорово его Колосок отделал.
— Этот скажет — партейный…
— Да еще и разведчик. Так подвел и вывел, что генерал еле ворота нашел.
— Молодчина!
Дениска прошел в барак и до вечера, не шелохнувшись, лежал на нарах. Он думал об Андрее — неужели польстится земляк на сладкие речи Краснова?
Вечером в барак пришел немец с переводчиком.
— Кто в армию Краснова, выходите в контору получать обмундирование и жалованье.
— Нету таких, проваливайте.
Переводчик переспросил:
— Точно нету?
— Есть! — крикнул голос.
Бойцы изумленно повернули головы. Калюжный схватил сундук, неуверенно подошел к Ильюшину.
— Ну как, Степа, пойдешь?
Барак притих.
— Нет, ступай один, а я уж с ними. Мой бог с красными сладится.
— Ну, как знаешь. Увидишь наших, кланяйся.
— Ладно.
Калюжный, пригнув голову, робко подошел к дверям.
— Куда же мне?
— В контору.
Дениска вдруг вскочил, выбежал из барака. Колосок бросился за ним.
— Я, Миша, сейчас. Хочу еще раз с Андрюхой поговорить.
Он опрометью кинулся в соседний барак.
— Андрей где? — вбегая, Опросил Дениска.
— Я тут! Это ты, Дениска?
— Я, Андрюша! Неужели так-таки и уйдешь с этой сволочью?
— Ну-ну, ты не очень-то шуми! — ощерился Андрей.
— Ладно, — сказал Дениска. — Иди, да гляди не попадайся на моей дороге — не промахнусь! А России ни вам, ни Краснову не видать! — Дениска рванул дверь и вышел из барака.
— Ну что? — спросил Колосок. — Остается Андрей или уходит?
— К панам подался, — сурово сказал Дениска. — Умер Андрей для меня, умер.
…Человек семнадцать вышли из конторы в сопровождении проводника-немца. У ворот лагеря, часовой, нахмурясь, пропустил их. Бойцы угрюмо смотрели им вслед.
— Эх, ребята, — засмеялся Колосок, — чем меньше дерьма, тем дышать легче!
Бойцы ждали далекой весны, а вместе с ней свободы и мира. Но во дворе все еще хозяйничала пасмурная зима, похожая на русскую осень, с заморозками и дождями и мокрым ветром. Изредка выглядывало солнце, и двор покрывался проталинами оттаявшей земли. Тогда бойцы выходили из барака, садились на солнышко, грели прозябшие спины. Солнце пряталось за оградой кладбища, и вновь земля холодела, покрывалась промерзлой коркой.