— Дорогие товарищи! — сказал он. — Разрешите мне от имени партии и рабоче-крестьянского правительства передать вам пламенный привет и крепкое заверение…
— Урр-а-а! — гаркнули бойцы.
— Страна помнит ваши героические подвиги и напоминает вам…
— Ура-а-а! — гремело в рядах.
— Будьте уверены, что партия и правительство, а также трудящиеся нашей республики ждут вас с нетерпением в свою трудовую семью. Войны мы не хотим, но во имя мира будем сражаться так, как сражались в Польше.
Бойцы жадно слушали речь приехавшего с родины человека.
— Наша мирная делегация уже выехала в Ригу для подписания мира.
— Ур-р-ра!! — радостными весенними голосами кричал весь лагерь.
— Будем надеяться, что мир, во имя которого мы сражались, будет заключен.
Ряды распались, и ватага дюжих бойцов кинулась к оратору.
— Качать!.. Качать его!..
Тот не успел скинуть пенсне, как от сильных рук взлетел на воздух.
— Братцы, подождите! — вскричал он.
— Ур-рра-а!! — неслось по лагерю.
…На другой день представитель Центроэвака обходил бараки, знакомился с жизнью бойцов.
Возле барака «Западный-2» он остановился.
— Ну, как живете?
— Живем надеждой, — ответил Дениска.
— Скоро, скоро мы вас возьмем отсюда, товарищи!
Человек с родины присел на нары, тесно окружили его бойцы.
— Смотрите, как бы вы вшей не набрались! — полушутя предупредил его Колосок.
— Не беда. Я приехал сюда не от вшей бегать, а чтоб вас освободить.
Вечером представитель Центроэвака уехал в другие лагеря. Но в этот день как будто бы и не заходило солнце — до утра горел свет, до утра говорили лагерники, каждому казалось, что свобода уже у самой двери: распахни ее и ступай сквозь все границы на Дон, на Кубань, на Терек.
…Но вот уже на исходе апрель, а приказа о возвращении в Россию нет и нет.
Сочно цвела земля. В отдалении теплой зеленью затопил ближнюю ферму весенний сад. Резали вышину Стеклянного небосвода стрижи и ласточки.
По шоссейной дороге на завод ехала группа рабочих. У лагеря рабочие остановились, помахали приветственно шляпами. По углам по-прежнему были пулеметы, но солнечные зайчики плясали даже на их поднятых кверху теплых вороненых хоботках. Часовой прошел, меряя дорожку, взглянул на рабочих, что-то сказал, улыбнулся. Бойцы передавали радостную весть:
— Это рабочие приехали поздравить нас с 1 Мая!
— С праздником, братцы!
До обеда в обнимку ходили Дениска, Колосок, Ван Ли по лагерю, мечтали о предстоящей встрече с родными.
— Небось, там, дома, нас уже и позабыли?.. — настороженно сказал Дениска.
— Да нет, не думаю, а впрочем, поживем — увидим, — ответил Колосок. Спросил китайца: — А ты, Ван, куда думаешь после мира?
— Работать, на заводы. Шибко много работать надо.
— А я, верно, по крестьянской линии пойду…
— Приедешь домой, что Шпаку скажешь? — поинтересовался Дениска.
— Что было, то и скажу — прятаться не стану.
В полдень пришла в лагерь делегация от рабочих. Ходили по баракам, беседовали, не понимая слов, но понимая друг друга.
— Мы вам писать будем, — говорили бойцы рабочим.
— Гут, гут, — отвечали те.
Потом разложили на общем столе принесенные подарки: колбасу, сыр, консервы. Дениска толкнул Колоска:
— Скажи ты. Складно скажи. Ты умеешь!
Колосок встал:
— Товарищи, все, что мы сейчас едим, заработано потом и кровью немецких рабочих. По любви и дружбе принесли они нам свои подарки. Обещаем же дорожить их любовью и там, у себя дома.
Дениска поднялся. Ему хотелось всем, всем распахнуть свою душу. Нетерпеливо отбросил упругий чуб.
— Товарищи! Вот что я скажу. Я, конечно, не оратор, как наш Колосок. А только хочу — пусть все знают. Я в честь заключения мира даю перед вами обещание, как возвернусь на родину, останусь на сверхсрочную в Красной Армии!
— А что? Правильно! И я — на сверхсрочную, — подхватили бойцы.
Вечером двадцать пятого мая прополз слушок об отправке наутро одного полка в Россию.
— Кого же?
Комиссар и еще не совсем оправившийся Терентьич обошли бараки, успокаивая бойцов.
— Все поедем, товарищи. Разница в трех-четырех днях.
— Согласен, — шутил Колосок. — Только лучше я сегодня, а ты завтра! Нет, правда, товарищ командир, вы уже расстарайтесь, чтобы нас первыми!
— Постараюсь.
Из столов и табуреток в бараке устроили нечто вроде трибуны, на которой поместилось командование.