Славно ведь было бы войти в историю как Ковианна Отступница, королева Британии и императрица кельтов. Ей пришлось прикусить губу, чтобы удержаться от смеха, представив себе такую картину — прекрасно понимая при этом, что исход такой на редкость маловероятен, хотя бы потому уже, что христианство, ступив раз ногой на какую-либо землю, не уходило оттуда до тех пор, пока адептов ее не вырезали всех до единого.
Впрочем, вся затея основывалась на своевременном использовании того, что открывало нынешнее положение дел. Ковианна ни на минуту не сомневалась в том, что саксы рано или поздно, но возьмут свое. Какие бы чудеса ни ухитрялся извлечь Арториус из своих кавалерийских штанов, времена старых героев миновали, ибо мир изменился, и даже Арториусу не под силу остановить перемен, что падут на их головы — в эту ли битву, или в следующую, или через десяток лет. Все, чего он мог добиться, — это передышки, отсрочки неминуемой катастрофы, да еще ценой жизней сотен, тысяч бриттов.
Другое дело, если бы саксонского царя вроде Эйлле удалось не злить, а ублажить, умиротворить, спасая тем самым бриттов от уничтожения. Ведь свирепыми такие люди становятся, только если им перечить, унижать их — как Анцелотис унизил Куту. Вот тогда они и начинают резать всех направо и налево. Ведь когда Уэссекс примкнул к саксонским королям, обошлось без таких зверств… Ну, убивали, конечно, но не так же! Да, единственный путь — это помочь саксам мирным путем завладеть британскими крепостями.
В случае с Кэр-Бадоникусом она не могла поделать ничего, но вот Глестеннинг-Тор — совсем другое дело. В пользу саксов говорило с точки зрения Ковианны и еще одно: они до сих пор оставались далекими от христианства язычниками. Она ощущала в Эйлле куда более родственную ей душу, чем в аббате, на чьей совести было равноценное изнасилованию осквернение главного святилища Божественной Бригиты. Можно ли найти лучший способ возрождения веры, чем разрушение — камень за камнем — ненавистного аббатства, изуродовавшего священный Тор? Ради такого Ковианна готова была и рискнуть.
Они одолели последний поворот лабиринта и оказались на относительно плоской вершине. Здесь уже ничто не защищало их от дождя и пронизывающего ветра. Хмурые серые стены с узкими арочными проемами окон вызывающе торчали из зеленой травы. Аббатство было сравнительно небольшим, хотя Ковианна предполагала, что со временем оно разрослось бы раковой опухолью, ибо мощь его и богатства возрастали день ото дня. Молодой, не старше семнадцати лет, незнакомый Ковианне монах встретил их у тяжелых деревянных ворот обители.
— Что-нибудь случилось? — спросил он, пропуская их внутрь, в небольшой двор.
— Нет, ничего совсем уж срочного, — заверила его мать Ковианны. — Дукс беллорум прислал Эмриса Мёрддина проверить готовность Тора к обороне.
Облегчение мешалось с тревогой на лице молодого монаха.
— Я сейчас же провожу вас к аббату. Отец Элидор в это время у себя в келье, проверяет счета аббатства.
— Это было бы замечательно, спасибо, — кивнул Мёрддин.
Монахи Глестеннингского аббатства давным-давно усвоили всю тщетность попыток не пускать женщин из Ковианниного рода в стены обители; их и сейчас пропустили в здание, даже бровью не поведя в знак протеста. Темные серые стены, казалось, сдавливали их с боков, смыкаясь над головой, и от них гулким эхом отдавались шаги по каменному полу. Приземистые колонны, тяжелые своды и узкие окна только усиливали ощущение клаустрофобии.
Впрочем, окна по крайней мере могли считаться единственной привлекательной чертой аббатства, ибо все они были украшены разноцветными витражами работы искусных мастеров Глестеннинг-Тора. Те выдували цветное стекло уже несколько столетий, обучившись этому ремеслу у римлян. Рисунок витражи имели нехитрый — квадратики и кружочки белого и желтого стекла дополнялись кое-где маленькими пятнами более дорогого зеленого, синего и красного цветов; отдельные стекла соединялись полосами мягкого свинца, и свет, проходя через окно, падал на пол красивым разноцветным геометрическим узором. Настоящий шедевр располагался над алтарем: витражная мозаика с изображением Страстей Христовых. Однако даже такая красота на взгляд Ковианны была святотатством — как и весь храм, посвященный смерти, выстроенный на священном холме богини жизни.
Они прошли за алтарь и оказались в здании монашеских келий — длинной и еще более уродливой пристройке к церкви. В темный коридор открывались крошечные помещения, пустующие в этот час, ибо обитатели их занимались повседневной монастырской работой. Келья аббата помещалась в дальнем конце коридора и размером превосходила остальные кельи, ибо в ней стоял также рабочий стол аббата, хранились счета и манускрипты, которые он изучал. Отец Элидор работал: до Ковианны доносился скрип гусиного пера по пергаменту. Низко склонившись над столом, целиком углубившись в подсчеты, он не слышал их приближения, пока их провожатый не постучал в приоткрытую дверь. Элидор удивленно поднял голову, перо его застыло в воздухе, и на кончике его повисла, поблескивая в свете масляной лампы, капелька чернил.
— Леди Вивьена пожаловала из деревни, отец.
— Вивьена? Что-нибудь случилось? — Он встал из-за стола и нахмурился. Тут взгляд его упал на стоявшую за спиной у матери Ковианну, и он просиял. — Дорогое дитя! Наконец-то ты вернулась! — И он, радостно улыбаясь, поспешил им навстречу.
Она позволила ему обнять себя.
— Я так рада бывать здесь, — с самым искренним видом сказала она. — И я привезла с собой Эмриса Мёрддина.
Элидор нахмурился и повернулся поздороваться со столь неожиданным гостем.
— Мне жаль, что мы знакомимся при таких обстоятельствах. Должно быть, только чрезвычайные события привели вас в нашу скромную обитель. Чем мы можем помочь?
— Мне бы хотелось пройтись по всему аббатству, — сказал Мёрддин, обмениваясь с ним рукопожатием. — Проверить, насколько крепки стены и двери — в общем, выявить слабые места в случае обороны. Здесь должно хватить места, чтобы укрыть горожан, если дело дойдет до этого. — Элидор понимающе кивал, и Мёрддин добавил: — Умеет ли кто из ваших людей обращаться с оружием?
Тот чуть поморщился.
— К огорчению моему — да, и слишком многие. Среди нас много бывших солдат, столь уставших от убийств и насилия, что они отринули мечи и ищут ныне утешения у Господа. Однако же, если дело дойдет до убийств беззащитных женщин и детей, полагаю, им нетрудно будет забыть о наставлении подставлять другую щеку, а вспомнить иное: «Ежели нет у тебя меча, продай платье свое, дабы купить его».
Губы Мёрддина скривились в горькой улыбке.
— Нелишняя мудрость в наше неспокойное время. Ну что ж, чем быстрее мы приступим, тем быстрее вы будете готовы встретить врага.
Прогулка по аббатству вышла долгой. Элидор сам служил им провожатым; еще с полдюжины монахов старательно слушали предложения Мёрддина и зарисовывали планы укреплений, что советовал он возвести в дополнение к стенам лабиринта.
— Нам годится все, что замедлит их продвижение, — пояснял Мёрддин, указывая места, где на стены надлежало накидать колючих ветвей (Ковианна начала всерьез опасаться, останется ли к концу войны на юге Британии хоть один куст с колючками) или где рыть ямы-ловушки с торчащими со дна заостренными кольями.
Элидор снова хмурился.
— Но много ли проку от деревянных кольев против брони?
— Опыт прежних сражений Арториуса с саксами многое поведал нам об их оружии и доспехах. У большинства солдат, которых они шлют в бой, доспехи разве что кожаные. Даже их нобли — таны, как они себя называют, — редко носят броню, да и то невысокого качества. Они ведь небогаты, эти саксы, и их вожди дарят оружие и кольчуги только своим фаворитам, но и это должно быть возвращено их, так сказать, королю после смерти тана, ибо дается это скорее в долг.
Саксонский тан не может оставить свои доспехи и оружие в наследство сыновьям, ибо они ему не принадлежат. Ему вообще не принадлежит ничего, кроме того, что одалживает ему на время король. А поскольку большая часть их богатств отобрана у других, а те, другие, редко расстаются со своим добром без борьбы, оружия или доспехов у саксов немного. Крепко врытый в землю, хорошо заостренный кол останавливает — наносит увечья или по крайней мере лишает способности биться в полную силу — и человека в кольчуге. А это в наших обстоятельствах не так уж и мало.