— Ешь его! — натравила я плетенку свою. Та мигом снова прежней формы стала, и потянулась веточками к сиятельному этому. Поползли, извиваясь, отросточки, короля за ноги обняли.
Я руки в бока уперла, жду, пока пощады просить начнет, а этот ладонь ко рту прижал и… смеется злодеюка лютый. В беззвучном хохоте заходится, токмо что на лавку не падает.
— Щекочешь ты его что ли? — я на плетенку строго зыркнула, — а ну ешь!
Та и откинула крышку, рот пошишре раззявила. Обхватила властителя за все, куда дотянулась, и давай тащить к нутру своему безразмерному. Тот, кажись, от смеха уже и сопротивляться не может. Руки в ответ выпростал и также корзинку обнял, еще и за бока ее щекотать принялся. У меня глаза на лоб полезли, потому как плетеночка затряслась мелко и вроде как подхихикивать начала, ну точно девица скромная. Только и осталось, что отросточками стыдливо прикрыться.
Я в решетку вцепилась, указания ей выкрикиваю:
— А ну хватай покрепче, затягивай, затягивай и крышкой его сверху! Да что за дурында такая?
Эти двое уж на полу лежат, король от смеха за живот держится, плетенка рядом с бока на бок поворачивается. Еще и змеюкам веревочным веселья захотелось, поползли с лавки на пол, давай к властителю ластиться, подмышками пощекотывать, в лицо ему заглядывать. Видать, тоже объятий пожелали. Люди добрые, это что творится такое? Моя веревочка, которая прежде на руке висела, все шерстинки пригладила, прихорошилась, и тоже давай вниз ползти.
— Куда? — я на нее шикнула. Она в ответ затихла, кончик грустно повесила, никак на жалость давит.
Только я на это царство растительное, в буйство вошедшее, взъяриться надумала, только прикрикнуть хотела: «Кончай веселье!», — как король руки перед собой выставил и, кажись, застонал:
— Все, все, Мира, хватит.
— А я чего? Я что ли тебя щекочу? А ну там все, тихо! К ноге! Кому сказала? Разошлись они! Служить!
Корзинка с веревками по стойке смирно встали, даже моя, на руке, и то вытянулась вся.
— Понял теперь силу грозную? — я на короля прищурилась, а он о колени локтем оперся, слезу с глаз утирает.
— Проникся, спрашиваю?
Кивнул, а плечи все равно трясутся.
— А ну рассказывай, давай. Чего такого произошло, что я не помню?
Оттолкнулся от пола, поднялся легко, за решетку одной ладонью взялся и смотрит на меня сверху вниз. Вмиг серьезным сделался, на лице ни один мускул не дрогнет.
— А что было? Чем же еще злодеи занимаются, как не невинных дев совращают? Я сперва тебя зачаровал, любовной магией опутал, после сознания лишил, ну и воспользовался, как же без этого.
— Чем воспользовался? — я даже на цыпочки привстала, повыше подтянуться, чтобы в глаза его вглядеться как следует. А он и бровью не ведет.
— Телом девичьим, чем же еще?
— Это как так? Моим телом девичьим?
— Да какое было на тот момент. Я ж на всех невинных кидаюсь, кто порог спальни переступит.
— То-то ясно теперь, хлядень подозерный, чего фавориток на каждый раз по цвету покоев подбираешь. Бревном ведь лежат, не шевелятся. Тут и различия только в том, невинная дева али нет.
— А что поделать? Сам не хочу, предсказание обязывает.
— Какое такое предсказание?
— Найти одну единственную, — вздохнул, — которая путь на землю откроет. Должна она быть девой невинной, мне понравиться и сама чувствами взаимными проникнуться. Будут те чувства расти, пока однажды не смогу я пересечь границы зеркала с этой стороны и покинуть озеро.
Стою, слушаю сиятельного, а у самой в голове уж мутится. И непонятно теперь вовсе, что из всего он напридумывал, а в чем правду молвил. И как с королями этими разговоры вести?
Глянула тогда на корзинку, а она хорошо так стоит, прямо позади властителя этого. Вот и не стала я шибко размышлять, тут же руками повела. Плетуны в ответ распрямились, развернулись и просвистели в воздухе, метя королю пониже спины. И красивый замах получился, но ловкач этот в последний миг в сторону ушел. У плетенки моей заместо зада королевского, веточки вокруг прутьев обвились и завязались, за раз не распутаешь.
— У меня еще веревки есть, — пригрозила я ухмыльщику этому, — сейчас погоняем тебя по кругу, чтобы не думал больше на честь девичью покушаться.
— И пойми вас женщин, — ответствовал. — То сами в покои приходите, возражений не высказываете, а после еще и недовольны.
— Это коли не шевелюсь, то возражений не высказываю?
— Сперва не шевелилась, а потом-то… сама смотри, — вытянул ладонь сквозь решетку, лба моего коснулся, и увидела я всю картину: как обмякла сперва в королевских объятиях от поцелуя, как после в себя пришла и на короля аки зверь лютый накинулась. Он через окно сбежать пытался, а я обратно утянула. И такое вытворяла, да в таком виде…
— Вот же нелюдь! — я глаза распахнула, — да я ни в жисть так не извернусь, пиявка ты водяная.
Махнула на него, а он снова от кары заслуженной уклонился, и расхохотался в ответ. А до меня только доходить начало, на что король намек сделал.
— Ты как это, — спрашиваю, — мне показать умудрился? Укушенный ведь, магию призвать не можешь.
— Пока не могу, только слабая сила и откликается. Видишь, какие образы ненатуральные вышли. Поэтому подождать надо.
— Чего подождать?
— Пока тело с отравой справится.
— Как… как так справится? Не будешь волкодлаком? Других отрава обращает, а тебя что же?
А он снова в ответ улыбается.
— Она людей обращает и особенно на магов рассчитана, у которых основная сила на чистоте крови замешана. Та, что мастерством взращивалась, угасает медленно. Моя магия — часть меня, она в каждой поре, в каждой связке, даже в дыхании. Твоя отрава как временный парализатор, мгновенно действует, а после сгорает.
Ой, мамочки, это что же будет? Стало быть, не я одна здесь время тяну. Король просто выжидает, когда сможет одним махом нас всех разом повязать, еще и развлекается! Вон чего добрый такой и невозмутимый, ему тот укус, все равно как комариный. И толку, что я за ним здесь присматриваю.
Разволновалась я, щеки вспыхнули, дыхание грудь расперло, дрожь по всему телу прошла. Подхватилась тогда и давай быстрее прежнего плетенку мою от решеток отцеплять. Ох, уходить надо, Тинара хватать и бежать отсюда со всех ног. Даже губу от усердия закусила, и потому вздрогнула, когда на щеку теплая ладонь легла.
— Ты не слышишь, Мира? — король вопросил, а у самого складка между бровей пролегла, и вид совсем иной стал, не как прежде, когда надо мной измывался. — И правда не слышишь?
Спрашивает, а сам смотрит так, что сердце на части рвется! Я ж к тому, чтобы меня жалели непривычная, не терплю это дело. Матушка иначе воспитывала. Потому всегда обрываю, коли начинает человек по головке гладить или того хуже, слезу пускать. И тут хотела головой тряхнуть, отступить от решетки, а чего-то не смогла. Влага вдруг на ресницах повисла, в носу защекотало. А этот ручищи не убирает, гладит щеки пальцами, медленно слова проговаривает, чтобы поняла.
— Плата твоя за редкий дар? — и ответа не дождавшись, — все как водится в мире. Таково их понятие о вселенской справедливости — создать идеал, чтобы наделить его недостатками. А справедливо ли это, если только других обделяешь, а себе все блага присваиваешь?
Вот не знаю, о ком он сейчас говорил, потому как сама с собой боролась и не до глубоких размышлений было.
— Не моя это плата, — выдавила наконец, — чужое тело получила и за то свою цену вношу.
Думала, поразится сейчас, вопросами засыплет, а он даже ладоней не опустил. Только скользнул одной ручищей на талию, а второй по волосам гладить стал. Так и встали, через решетку обнявшись. И чего я стояла-то, когда только бежать надумала? Ох и странная власть у короля этого, непонятная. Когда смеется, прям убить его хочется, а как приласкает, и вырываться неохота. Сейчас вот взбаламутил все чувства и сам же успокаивает. Пока обнимает, на душе легче становится.