— Ишь явилась не запылилась. Как по ночи с мужиком из дому тикать, так за ней не заржавеет, а чтобы после с повинной головой к матери прийти, только через год и осмелилась.
— В подоле-то приплод не принесла? Чего так поздно явилась?
Голоса все колючее да гневливей делались. Люди сами себя подзадоривали да злили, а весь гнев на мою голову пришелся.
— Гнать потаскуху такую, чтобы девки наши с нее пример брать не надумали, — а это вроде Росина мать взбеленилась, уж ей дочь в уши про меня небылиц напела.
А дядька мой чуток под напором этим отступил, но меня все так же загораживал, а за плечом правым я матушкин тихий всхлип расслышала. И гнев такой взял, что захотелось тут же лук схватить, да повсаживать им всем стрелы пониже спины, кабы напаслась столько. Гнать они меня собрались за то, что честь девичью осквернила и с чужаком сбежала, а что не только из-за брака немилого в скитания подалась, никто ныне не вспомнил. Про послание позабыли, про то, в каком состоянии Тинара тогда сыскали, о тварях и помыслить не могли, что взаправду существовали. Теперь еще самосуд чинить собрались.
Видать, дядька о том же подумал, так как тут же голос повысил и крикнул погромче:
— Не вам решать, кого мне из дома своего гнать, а кого привечать. Не вы Мирку растили, не вам за нее ответ держать.
— А мы в деревне своей непотребства не потерпим, — то староста заявил. Его все подзуживали, за спиной переговаривались да подталкивали, он и про наливку, которой с Агнатом непочатый край испил, не вспомнил. Но оно и понятно, дядька семью спиною прикрывал, а старосте перед всей деревней ответ держать надо было, а народ уж разошелся.
— Суд учиним, — кто-то идею подал, — все вместе решение вынесем, принять ее в деревне или прочь погнать.
— Судить по справедливости только наместник может, — дядька решение нашел, испугавшись, что тут за меня никто, кроме него, и не вступится.
— Предлагаешь, самого властителя земель из-за Мирки распутной беспокоить? Думаешь, снизойдет батюшка наш занятой до племянницы твоей, сам явится суд вершить?
— Отчего не снизойти, если дело важное, — холодный голос раздался. И негромко прозвучал, но все услышали. Заозирались люди, зашептались, стали в стороны отходить, путь к нам троим всадникам освобождая. Впереди Эртен ехал, по бокам эльф с воином, а мою лошадь в поводу вели.
— Батюшка… — староста с лица спал, побелел весь, — сам наместник!
Среди толпы селян тишина воцарилась, слышно было даже как шмель невдалеке прогудел. Люди глазам своим не верили. Они наместника и не видали никогда, один только староста Эртена в лицо и знал. А он вдруг спину впополам согнул, рукою земли докоснулся, а за ним следом и остальные. Особо впечатлительные на колени бухнулись.
— Сам наместник и пришлый с ним, — кто-то сбоку шепнул, признав Тинара.
— Неужто прогневили тебя, что сам явился? — вопросил староста, не смея разогнуться и глаз поднять. — Да кто ж осмелился покой твой потревожить, неужто беда какая прик…, — тут староста замолчал, голову поднял и очень выразительно на меня поглядел. Так выразительно, что я себя неправой безо всякой вины ощутила. Сразу сказать захотелось: «Не я это была, не ведаю ничего».
Эртен спешился, но все равно над толпой возвышался. Люди так и стояли, головы склонив, перепугались все насмерть.
— Приехал лично спасибо сказать за лучницу, вовремя послание важное доставившую, жизнь мне и остальным спасшую.
Руки на груди сложил и стоит, хмуро на людей взирает, а вокруг шепотки точно шелест прибоя морского, никто громко говорить не решается, а изумление не в силах сдержать.
— Какую лучницу? — староста не сразу понял.
— Ее Мира зовут, и стоит она за спиной того человека, — указал на меня Эртен.
Старосте совсем плохо стало, а деревенские еще громче заговорили, тут еще Тинар масла в огонь подлил.
— Собратом называют воина, с которым в бою побратался, а я Мирку посестрой назову, потому как и мне жизнь спасла. Кто здесь на сестрицу названую хулу и напраслину возводил? У кого язык шибко длинный да во рту не умещается?
И ухмыльнулся кровожадно, люди даже отступили подальше, а мы втроем да староста и гости наши в самом центре оказались.
В этот миг Тальраир надумал слово взять, и после его речи староста вовсе в ступор впал, не говоря уж про жителей:
— Я как посланник эльфийского королевства пришел выразить благодарность за то, что Мира в стычках с тварями и иными существами опасными храбро сражалась, в бою себя не жалела. Не только людские земли, но и наши защищала от великой напасти, способной распространиться подобно пожару и сгубить все живое.
В деревеньке моей в эльфов отродясь не верили, а тут стоял один из них, еще и такое вещал. Кто-то там за спинами людскими в обморок хлопнулся. Я бы даже обрадовалась, кабы то Рося оказалась. Она все любила повторять, что наставник мой про другие народы врал.
Вот так и сделали меня Мирой-героиней, а сельчане теперь вместо того, чтобы с позором из деревни гнать, спины передо мной сгибали и хвалу возносить стали, сами же все никак поверить не могли, что им то не пригрезилось.
ЭПИЛОГ
— А там что за дерево? — я эльфа спросила.
— Священное. Его-то и называют Хина или Далхар.
— О, — смогла я вымолвить, вновь с любопытством разглядывая белоснежные ветви и прозрачные, почти невидимые листья. — Я из воспоминаний Шеаллин знаю лишь, что оно для эльфов сродни божеству плодородия нашему. Я ведь не всю память взять успела, нечасто воспоминаниям предавалась, лишь когда что-то важное узнать хотела.
— К этому дереву ходят поклоняться супруги и только после того, как обменяются брачными обетами. Поэтому Шел и сама мало о нем знала. Юным девам открывают секрет материнства в день перед свадьбой.
— А до того не знают, откуда дети берутся?
— Я ведь про традиции говорю, — усмехнулся Тальраир, — а глубина знаний больше от воспитания и любознательности зависит.
— Ага, — я легонько толкнула эльфа в бок и остановилась рядом с ним под густой шелестящей кроной.
Вот бы Эртена сюда привести и показать ему чудеса эльфийские. Сколько всего в этом королевстве необычайного, такого, отчего дух захватывает. Жаль, не эльфам сюда путь закрыт. Сейчас лишь обсуждалось, чтобы послов и с нашей стороны привечали.
Меня же здесь за особенную держали, хорошо ли, плохо ли, это с какой стороны посмотреть. Я ни с какой не смотрела, поскольку жить здесь не собиралась. Тальраиру долго уговаривать пришлось, чтобы меня в гости зазвать. А еще он Эртена несколько дней упрашивал и уверял, что с моей головы даже волосок не упадет.
В памяти ярче всего воспоминание отложилось, когда Тальраир привел к порогу дома, по чужой памяти знакомого. Двери распахнулись и вышел из них высокий, статный эльф с волосами золотыми.
Я его сразу припомнила, и как всегда, когда собой не владела, в минуты растерянности душевной, в голове воспоминания Шеаллин проснулись. В точности поведение эльфийки скопировала, присела в поклоне, промолвила: «Приветствую, дядя, здоровы ли?», — а потом в себя пришла и еще больше растерялась. Дядя на крыльце застыл, а я за спину Тальраира спряталась и так бы там и стояла, не заслышь голоса повелительного:
— Выйди ко мне, племянница.
После и с даэном познакомилась, который меня видеть очень желал, чтобы об обряде вызнать и понять, как чужая душа смогла в ином теле прижиться. А еще разобраться, что я за птица такая, полуэльф — получеловек.
Из королевства чудесного меня отпускать не торопились. Подозрение даже закралось, что не будь я замужем, вполне себе оставить могли, пока бы всех загадок моих не раскрыли. Эльфы ведь пытались уснувшую магию пробудить, но как целитель про мозг Шеаллин и говорил — что безвозвратно погибло, к жизни уж не возвратить.
Теперь я домой собралась, по супругу ужасно соскучилась, не чаяла свидеться поскорее. Тальраир привел напоследок к дереву волшебному, чтобы еще одно чудо перед отъездом показать.