У меня даже лицо скривилось, будто что кислое на язык попало. Воин заметил, хмыкнул только.
— Чего тебе неймется? Нравится что ли парней отпугивать?
— Так какой ты парень?
— А я про себя и не говорю. Дядька твой все вчера жаловался, что на красоту твою охотников нет, всех парней в округе распугала, последнего и того вон отвадила.
— Я отвадила? — от несправедливых слов даже дыхание перехватило. — Что же дядька, небось и с тобой поделился, чем я плоха?
— А что тут рассказывать, я и сам все вижу.
— Что ты видишь?
— А то, что посмотришь на тебя со стороны, так расцеловать и тянет: губки алые пухлые, для поцелуев в самый раз, глазки, что фиалки под солнышком, огнем горят, на страсть намекают, волос густой, блестящий, золотые нити в нем вспыхивают, так бы пальцы в гущину запустил, на кулак намотал, чтобы не вырвалась, да рассмотрел всю красу твою поближе. Стан гибкий да ладный, где надо округлый, где надо тонкий, так и тянет ладонями провести, чтобы лучше почувствовать. А кожа нежная и гладкая, словно лепесток бело-розовый. Вот только если ближе подойти, аккурат на глыбу льда напорешься, глазищами своими заморозишь, еще и об голову что тяжелое разобьешь. А ведь с мужиками играть надо, то приманить, то оттолкнуть, ты же никого к себе не подпускаешь. Могла бы уже полдеревни в женихах иметь, а сама бегаешь ото всех.
Вот ведь сказал как, даже щеки загорелись, сейчас бы снежку приложить, жар унять, жаль растаял везде. Со мной даже Лик так не разговаривал, оттого, наверное, чувство странное — будто неправильно что-то, а что, понять не могу. Не нашлась, как ответить, отвернулась и дальше по дорожке пошагала. Воин догнал, рядом пристроился, боялась снова начнет про красоту заговаривать, а он вдруг на другое разговор перевел:
— Кто стрелять тебя учил? Метишь прицельно, в самый раз лучницей служить.
— Кем служить?
— В каждом форту есть свой лучник, а то и двое. Обычно много не бывает, сейчас все больше магией пользуются, а лучники часто в далеких малых фортах служат, где магов нет.
— Так-то мужчины, наверное.
— Не от полу зависит, а от умения. Я встречал женщин-наемниц, видел и тех, кто мечом и луком одинаково хорошо владел да и магинь сильных не раз со спины прикрывал. Это в вашей деревне отсталой девка только замуж годится.
— Отчего отсталой? Будто детей родить и дом на себе держать проще простого.
— Так ты значит тоже замуж хочешь?
Я на вопрос не ответила. Что ему говорить? Хотела, это правда, за любимого ведь собиралась, а теперь какой резон замуж идти, только чтобы дядьку от такой обузы как я избавить. Решила вместо ответа спросить о другом:
— Кто такие наемницы?
— Воины, что за монеты службу несут.
— А ты ведь тоже воин?
— Я наемник. Хожу по дорогам, подряжаюсь служить тому, кто большую плату предложит.
— Так если один столько предложит, а недруг его больше посулит, ты кому служить пойдешь?
Тинар хмыкнул:
— Догадайся.
— И тебе все равно, отчего они недругами стали?
— Я же не судья разбираться.
— А если скажет человека убить, тоже пойдешь?
— Ну может пойду.
Я так на месте и замерла:
— Вот так за деньги убьешь?
— Слушай, мне заказ дают, я принимаю, но чести воинской за золото не продаю, по ситуации судить надо.
Сказал так и отвернулся, а у меня мурашки вдоль позвоночника побежали. Вдруг он, не задумываясь, на месте убить может, ежели ему что не по нраву придется?
Стала с тех пор я Тинара сторониться, ну а он, как нарочно, вечно везде мне попадался. Трогать не трогал, но глазом хитро косил и все хмыкал себе под нос. Один раз увидела, как он Басютку на руки подхватил, и не совладала с собой, подбежала, забрала братца. Матушка мне потом выговорила в сердцах, что я к гостю больно неприветлива, а мне и боязно было ей рассказать, кто он такой. Прогнать такого не прогонишь, а против себя озлобить — последнее дело.
Прожил у нас воин недели две, уже лед на реке потаял, и заметила я, что больно он стал задумчив. Один раз зашла в избу, а Тинар рядом с дядькой сидит, а перед ними бересты лист расстелен.
— Ты мне, Агнат, нарисуй, как туда пройти.
— Да я дорогу еще с молодчества помню. Была тогда мысль в форт податься, так что путь тебе нарисую точнехонько.
Я прошла к печи и принялась выгребать золу. Мужчины замолчали на время, слышен был только скрип пишущей палочки.
— Что-то непонятно мне, где что. Подписать бы.
— Да коли бы я писать умел… Вон Мирку попроси, она одна у нас грамоту разумеет и писать может.
Я в этот миг как раз горшок глиняный достала, да так и выпустила из рук, едва успела у самого пола подхватить. А как глаза на Тинара подняла, так едва снова горшок не упустила. Смотрел он на меня то ли со злостью, то ли с яростью какой, даже мороз пробирал по коже. Ой, мамочка, понял ведь теперь, что я письмо прочитала.