Такие печи устраивались рядом с избушкой, устраивались почти точно так же, как русская печь, только без трубы — как древние печи в курных избах. Над такой печкой наводился навес из бересты, чтобы глину печи не размыло дождями. А все остальное, как дома, как в деревенской избе. И сам очаг печи на отхожем озере был не на много меньше, чем очаг печи в деревенском доме: если с пода русской печи в деревенском доме обычно можно было снять за один раз килограмма полтора сушника, т. е. можно было сразу отправить в такую печь девять-десять килограммов пойманной рыбы, то с печи на отхожем озере обычно можно было получить такого же сушника около одного килограмма, т. е. за один раз эта печь могла принять пять-шесть килограммов свежей рыбы. На тех же отхожих озерах, где уловы могли быть побольше, нередко устраивали и по две печи или одну большую… Словом, все было тут учтено, все рассчитано, и все эти расчеты мне и предстояло всегда помнить в моей работе таежного заготовителя.
На моем первом отхожем озере не было ни лодки, ни плота. Не было ни избушки, ни печи, а потому, собрав свой дневной улов, я должен был спешить в деревню и уже там топить печь и выкладывать на под хорошо протопленной печи, на солому (или тростник), хорошо омоченную в воде, пойманную мной рыбу.
В первый день знакомства с озером мне предстояло прежде всего обзавестись подходящим плавсредством, и я тут же принялся валить сухие елки и вязать из еловых бревен плот.
К полудню плот был готов. Для перемещения по водному пространству моему плавсредству полагался еще и шест — на шест пошел стволик долговязой елки, которая не смогла никак угнаться в росте за своими товарками и не так давно засохла. Прочным шестом, как шестом, надо было отталкиваться от более-менее твердого дна, а там, где слишком глубоко, моему шесту предстояло работать, как байдарочному веслу.
Для первого выезда на озеро было приготовлено и с десяток шестиков — на них, как и на шест-весло, тоже пошли сухие елки, только поменьше ростом. Эти шестики предназначались для моих жерлиц…Словом, теперь только вперед к рыбацкому счастью!
Но мое, казавшееся совсем близким, счастье рыбака-заготовителя почти тут же было поставлено под вопрос… Во-первых, быстро, легко передвигаться на своем плоту вдоль берега озера я не смог: через каждые двадцать-двадцать пять метров от берега в глубину тянулись упавшие когда-то в воду здоровенные елки — «вершины», как их называли местные рыбаки. Именно у этих «вершин» и потягивали они обитавших здесь окуней, именно здесь «выбулькивали»-призывали к себе местных щук. Но мне ели-«вершины» мешали — их то и дело приходилось обходить стороной, по глубине, где шест уже никак не доставал дна. Плавать на громоздком плоту, как на байдарке, было не очень удобно, на то, чтобы всякий раз огибать «вершину», уходило много времени, и я уже стал опасаться, что мне может не хватить остатка дня, чтобы зарядить все свою крючки-жерлицы.
Не менее сложную задачу пришлось решать и, подыскивая место, где воткнуть в дно шесты для жерлиц. Конечно, мне хотелось установить свою самоловную снасть между двумя «вершинами», но так, чтобы шнур жерлицы, распущенный щукой, не позволил бы ей уйти ни в ту, ни в другую «вершину», чтобы рыбина не запутала снасть в корягах. И первое такое подходящее место вскоре я отыскал, но, увы, здесь, между «вершинами», было так глубоко, что дна не доставал не только шестик, приготовленный для жерлицы, но и мой более серьезный шест-весло.
Шестик, приготовленный для жерлицы, нащупал дно только у самого берега, но ставить здесь самоловку было не менее опасно — рыба, попавшаяся на крючок, могла пойти в берег, а почти вся прибрежная полоса тут была завалена теми же самыми корягами. И здесь и рыбу, и снасть можно было легко потерять.
Словом, с грехом пополам я наконец насторожил с пяток жерлиц, а затем оставил этот берег с его «вершинами» и подался в левый угол озера, где угадывался заросший водяной растительностью залив.
Залив оказался интересным. Он был во власти кувшинок и белых лилий, но среди этих кувшинок и белых лилий то здесь, то там попадались чистые оконца, но в этих оконцах я тоже не рискнул поставить жерлицы: рыба, уйдя в траву, либо сорвется с крючка, либо отчаянно запутает снасть в траве…Шестики с жерлицами я рассчитывал установить почти по самому обрезу травы, уже на чистой воде, но здесь меня ждало новое разочарование… Хоть дно в этих местах было и не очень далеко, но самого дна, как более-менее прочного грунта, здесь не было и в помине — шестик, приготовленный для жерлицы, уходил и уходил в вязкую кашу-ил и не встречал на своем пути никакого препятствия. Не нащупал прочного дна и мой шест-весло. Вот и пришлось искать и искать такое место, где можно было хоть как-то установить мои жерлицы… Правда, каша-ил, которая только условно могла называться здесь дном, хоть и принимала без особого сопротивления мои шестики, но, приняв их, уже не так легко отдавала обратно, будто засасывала, затягивала в свою стихию. И это обстоятельство немного обнадеживало: значит, даже очень приличная щука не сможет так легко вытянуть шестик с жерлицей из трясины и уплыть вместе с ним. А если и выдернет и уплывет, то шестик, стволик сухой елки, не утонет, а останется на воде поплавком и сразу укажет мне место, куда утянула его упорная рыбина.