Я спросил:
— Мерлину нечего было бы делать в Штатах, если бы за ним не числилось что-то в британской полиции. Он приехал по поддельной визе или как?
— Именно «или как», — ответил Кустис. — В иммиграционных службах нет никакой записи о том, что он въезжал в страну по какой-либо визе. Может, он прилетел на метле?
— Мог пробраться десятками разных способов, — сказал Брюстер, — а что он натворил в Дартмуре?
— Мошенничество, — ответил Кустис. — Он работал со спиритом и надул одну богатую вдову из их группы. Мерлин — прирожденный иллюзионист. Если он захочет, он может производить всевозможные сценические эффекты. С помощью проектора он показал этой женщине привидение. Но некоторые из его трюков так и остались нераскрытыми. Он мог бы стать миллионером, если бы работал на сцене.
— Я думаю, он отчасти верит в то, что сейчас делает, — сказал я. — Диаграммы детектора лжи показывают, что он говорил правду, утверждая, что ему пятьсот лет.
— То есть у него старческое слабоумие, — сказал Брюстер, — или он был слишком спокоен, и детектор лжи его не испугал. Некоторые это умеют, как известно. Индийские йоги, по-видимому, умеют контролировать собственный пульс и дыхание. Он ни разу не упомянул о Цинтии Пауэлл, а?
— Нет, — ответил я. — Он умнее, чем кажется. Трясущийся старичок — это маска, я уверен. Он, может быть, верит в кое-что из того, о чем говорит, но ему нужно было сделать непосредственное физическое усилие, чтобы исчезнуть от меня таким образом. Не унес же он себя из моей комнаты силой своей мысли!
Брюстер пожевал сигару и взглянул на Кустиса:
— Ты уверен, что он вернулся в тот же дом, где снимает комнату?
— Он был там сегодня утром, — кивнул Кустис. — Ушел около девяти и запрыгал в Боттом. Я потерял его след примерно без четверти десять, когда он нырнул в административное здание с выходами с обеих сторон.
— Он свое дело знает, — пробурчал Брюстер. — Не мог ли он зайти к кому-нибудь в этом здании?
— Я проверил по вывескам, нет ли там цыганских гадалок, — сказал Кустис, — но не думаю, что мы там что-нибудь найдем. Он мог прийти по любому официальному делу, к своему врачу или дантисту, или просто выскочил через задний выход.
Брюстер кивнул и, повернувшись ко мне, спросил:
— Ну, что теперь, Прайс?
— Хороший вопрос, — ответил я кисло. — Думаю, мне лучше всего вернуться в «Уэльский уголок» и посмотреть, что будет дальше. Ведь предполагается, что я не знаю, где он живет.
— Ты думаешь, он будет тебя искать?
— Уверен. Он несомненно старался произвести на меня впечатление.
— Что ж, это наша почти единственная возможность. Ты сейчас туда идешь?
— Нет, — ответил я. — Сначала я хочу обсудить еще кое-что с Патрицией Вагнер. Видите ли, я чувствую, что Мерлин захочет меня взять под свое крыло, и мне нужно выяснить, как я могу убедить колдуна-практика в том, что я действительно посвященный. Я читал о том, как посвящают в колдуны, и, если возможно, я бы предпочел этого избежать.
— А в чем проблема? Боишься каких-либо травм?
— Нет. А вам бы понравилось целовать пенис у руководителя шабаша?
— Господи, они еще и гомосеки?
— Фактически нет. Просто пакостники. Чем больше так называемых грехов совершит колдун, тем лучше.
— Тебе потребуется ведьмовская метка, — говорила Пат Вагнер, когда мы сидели в дальнем углу кофейни в университетском городке.
Она начала было объяснять, что это такое, но я перебил:
— Я знаю про метки. Но я не смогу вырастить родинку по заказу, а татуировка мне совершенно ни к чему.
— А как насчет фиолетовых чернил? — предложила Пат. — Они очень долго не смываются.
— А что ты предлагаешь, пентаграмму на ладони?
— Это слишком очевидно после всех этих фильмов Лона Чейни про оборотней. Я бы предложила небольшой отпечаток раздвоенного копытца.
— У дьявола маленькие ноги?
— Ты опять мыслишь логично, Морган.
— Извини, я забылся на секунду.
Мы засмеялись, затем я сказал:
— Серьезно, Пат, мне нужно бить наверняка. Я знаю, что сейчас, при ярком свете дня, все это кажется несерьезным. Но если бы ты присутствовала, когда этот старик исчез в темноте…
— Мерлин — гораздо больший ловкач, чем я думала. Но его познания в истории ужасны. У него невообразимая путаница в датах. Принц Ллуэллин Великий правил, я уверена, раньше, чем пятьсот лет назад.
— Около восьмисот, — подтвердил я. — Но, полагаю, что по мере того, как мы стареем, можно и ошибиться на сотню-другую лет. Я не знал, что ты преподаешь еще и историю.
— Нет, не преподаю, хотя религия с ней прочно связана. Твой дядя Дэвид познакомил меня с историей Уэльса, в этих пределах я ее и знаю. Это явно его любимый конек.
— Еще бы, — сказал я, улыбаясь. — Честно говоря, я нахожу это несколько утомительным. Уэльс — это такая маленькая страна, и в старые времена у них были такие грубые застольные манеры. Убивать друг друга кельтам нравилось не меньше, чем других. Мы умеем ненавидеть, как видишь.
— А ведь твой дядя Дэвид действительно ненавидит англичан, — поразилась Пат. — Когда я с ним познакомилась, я думала, что это просто добродушные шутки. Но иногда мне кажется, что он все еще размахивает кулаками после битвы при Глэморгане!
Я рассудительно покачал головой:
— Вряд ли стоит забираться так далеко. Я мало что помню о своем детстве в Уэльсе, но эти воспоминания достаточно мрачные. Они нас перемололи.
— Кто вас перемолол, англичане?
— Не совсем, если быть честным. Наши собственные уэльские землевладельцы были хуже всех, если вспомнить, как они эксплуатировали свой народ. Так называемые семьи благородного происхождения посылали своих сыновей в Оксфорд и проводили зиму на Майорке со своими прекрасными английскими друзьями, выжимая уголь из наших холмов и пот из наших шкур. В отношениях между народом и землевладельцами в Уэльсе всегда сквозит горечь. Шотландцам и ирландцам везло больше. Их землевладельцы выгнали с их земли, чтобы освободить место для разведения овец, и в наши дни им живется лучше в других частях мира. Но овцы добывают уголь. Поэтому мой народ столетиями находился в рабстве.
— Бр-р! У тебя почти столько же горечи, как у дяди Дэвида! Я и не знала, что вы там были углекопами.
— Мы не были, — ответил я и добавил: — По крайней мере, не все. Один из моих дедов действительно умер с легкими, полными угольной пыли, проведя всю жизнь в шахтах. Но это по линии матери. Прайсы были мелкими землевладельцами, державшимися за кусочек земли и имевшими магазин в городе. Но мы недалеко ушли и от шахт, и среди наших друзей было много углекопов, которые никогда не могли отмыться от угольной пыли.
Я все еще помню долгие беседы вокруг пузатой печки, которую отец топил круглый год, чтобы изгнать сырость из воздуха и из костей наших покупателей. Видишь ли, если человек работает в шахте, его организм всегда страдает от сырости.
— Звучит ужасно, — сказала Пат. — Но я слышала, что угольные компании обычно владеют и магазинами.
— Так и есть, они владеют почти всем, что есть в Уэльсе. Мой отец был управляющим в магазине, принадлежавшем нашему великому и могучему лорду Глиндиверту. Отцу это не очень нравилось, но иначе ему пришлось бы идти в угольные копи, чего не сделает человек в нормальном рассудке.
— Ты говорил, что твои родители погибли в авиакатастрофе?
— Они летели в отпуск в Европу, и я должен был лететь с ними. Но я слег с воспалением легких, и меня пришлось оставить у друзей. У шахтного мастера, Кена Причарда. Это были очень добрые люди. Я помню, как рыдала Модин Причард, когда до нас дошли эти новости. Это были простые шахтеры, едва ли умевшие читать и писать. Но я не променял бы их на дюжину лордов Гарри Ап Райс Ган Глиндиверт.
— Ого, ты переходишь на уэльский, когда злишься!
— О, черт, я уже больше не злюсь. Просто возмущаюсь, когда думаю обо всей этой несправедливости! Шахты национализированы, так что теперь не так плохо, как было несколько лет назад. Но шахтеры все еще невообразимо бедны, а чертовы снобы типа лорда Глиндиверта живут припеваючи и жалуются, что платят большие налоги!