Ильяс осушил бокал и принялся за еду. Он никак не мог насытиться. Вкусная пища, казалось, не утоляла, а лишь возбуждала аппетит. Хозяин не уставал наполнять его бокал. И вскоре житейские невзгоды показались Ильясу не такими уж страшными. Откинувшись на спинку стула, он неожиданно для себя засмеялся.
— Что же мы посоветуем земляку, Сулейман? — повторил свой вопрос Зачерий.
Ильяс с любопытством уставился на хозяина: что может предложить этот богатей? И почему Зачерий с ним советуется?
— Сейчас лучше подумать о его здоровье, — ответил Сулейман. — Человек без ноги — это не человек, а рот. Пошли…
Ильяс попытался было опереться на подаренную Гучипсом палку, но оказалось, что за время обеда он потерял устойчивость и чуть было не растянулся поперек комнаты. К счастью, Сулейман подхватил его под локоть и в другой комнате усадил на стул, подставив под раненую ногу табуретку.
— Сиди, — сказал он. — Пойду за доктором.
Ильясу даже неловко стало — черт побери, один неосторожный шаг, и сколько людей должно теперь отрываться от дел, хлопотать вокруг него. Э, будь что будет, он сегодня же уедет в аул. Решение это успокоило его. Откинувшись на спинку стула, он застыл в полудреме. Переполненный желудок одурманивал мозг.
— Ну-ка, молодой человек, — услышал над собой Ильяс, — вынужден вас потревожить.
Врач оказался человеком не старым, суетливым и разговорчивым. Он обращался то к Ильясу, то к хозяину, доставал какие-то инструменты, раскрывал пузырьки, нюхал их содержимое, зажег спиртовку, поставил на нее металлический, плотно прикрытый крышкой сосуд.
— Старые раны, как оскорбленные женщины, могут напомнить о себе в самый неподходящий момент. Вы потерпите немного? — наклонился он над Ильясом. — А впрочем, стоит ли спрашивать, такой вопрос может лишь обидеть черкеса. Отвернитесь, молодой человек, начинаю…
Ильяс закрыл глаза. Он услышал треск, будто рвали на части брезент, почувствовал тупую боль. Подошел Сулейман, опустил руки Ильясу на плечи — тяжелые руки горца, привыкшего повелевать.
Доктор копошился, пыхтел, позвякивали какие-то инструменты. Потом Ильяс почувствовал резкий запах, с которым он сталкивался в госпиталях, — запах йода. Зашелестели бинты.
— Ну-с, молодой человек, — объявил врач, — ноге нужен полный покой. С недельку хотя бы. А там видно будет.
Сулейман вышел с врачом, в комнату вошел Зачерий.
— Видик у тебя, — засмеялся он. — Впрочем, чего и ждать, я и глядеть-то не могу, когда режут по живому. Что же мы, однако, посоветуем нашему дорогому гостю, Сулейман? — обратился Зачерий к возвратившемуся хозяину.
Сулейман уселся на стул, заложил нога за ногу, уставился на Ильяса. Складки на его лице стали еще жестче. Он застучал подошвой сапога об пол, словно работал на телеграфном ключе: точка-тире-точка-тире, точка-тире, тире-точка-точка, тире-точка-тире-тире, тире-тире-точка. Знай Ильяс морзянку, он бы немало подивился — Сулейман выстукивал: я адыг, я адыг… Но вот передача в никуда оборвалась.
— Все зависит от самого Ильяса, — угрюмо, словно тяготясь необходимостью впутываться в чужие дела, проговорил он. — Хочет он жить или нет? Верит он Советской власти или нет?
Странные вопросы, возмущался в душе Ильяс. Кто же не хочет жить? Схвати воробья — и он будет трепыхаться в твоей руке, пока сердечко не лопнет. Ну а Советской власти он, конечно, верит — кое-где уже раздали землю бедноте. И Буденный о земле говорил. Ленинский декрет, говорил он, выполним! И даже саблей взмахнул, Ильяс понял это так — выполним, чего бы ни стоило!
Слушая сбивчивый ответ Ильяса, Зачерий и Сулейман переглянулись. Но если с лица Зачерия не сходила веселая улыбка, Сулейман все больше и больше мрачнел. После продолжительной паузы он сказал:
— Советская власть, дорогой мой Ильяс, власть, конечно, справедливая. Верно ведь? И врагов у нее много. Верно? Что же получится, если она будет прощать того, кто нападает на ее представителей? Одного простят, другого… А враги Советской власти не дремлют, только и ждут послабления. И власть, хочешь не хочешь, вынуждена быть жестокой. Понял?
Ильяс ничего не понимал. Ну конечно, власть должна быть жестокой с врагами, но ведь враг-то не он, а Салех.
Хозяин вскинул на него глаза, видимо чем-то удивленный.
— Узнаю настоящего адыга, — вздохнул он. — Наивное дитя! Доверчивое, правдивое, неспособное на вероломство и не ожидающее подвоха от других. О аллах, не суди его слишком строго.
Сулейман прошелся по комнате, молвил:
— Вижу, тебе нужно объяснять все прямо. Слушай же. В аул выезжает комиссия, чтобы разобраться с тобой. Ее задача — наказать виновника нападения на председателя Совета. Долго разбираться не станут. Бил? Бил. К стенке, дружок. Если ты доверяешь Советской власти, возвращайся в аул. Может, и разберутся. А не разберутся, то погибнешь как герой.
Хмель мигом выветрился из головы Ильяса. Обессиленный операцией, загнанный в тупик безвыходными, как ему казалось, обстоятельствами, он в этот миг не был способен рассуждать здраво.
— Да, — пробормотал. он, — может и такое случиться.
— Уже и раскис, — вмешался в разговор Зачерий. — Ты же боец, адыг! Когда адыгу грозит незаслуженная кара, он уходит в горы, становится абреком. Такого народ уважает. А тебе и в горы идти незачем, — поспешно добавил он, поймав удивленный взгляд Ильяса. — Попросим Сулеймана, он отправит тебя в дальний аул. Поживешь, подлечишься, а там, глядишь, приедет Максим. Вместе мы и уладим дело по-хорошему. А теперь прощай, очень тороплюсь.
У Ильяса отлегло от сердца — оказаться рядом с Максимом — о большем он и мечтать не мог.
Вместе с Зачерием вышел и Сулейман. Возвратился, держа в руках костыли. Ильяс примерил их, прошелся по комнате, заулыбался.
— Спасибо, — сказал от души. — Приезжай ко мне, гостем будешь.
— А не откажешься от этих слов? — вдруг как-то вызывающе, откинув голову и глядя прямо в глаза Ильясу, спросил Сулейман. Глаза его, казавшиеся Ильясу черными, оказались карими.
— Зачем обижаешь? — покраснел Ильяс. — Что я, не адыг?
— Не горячись! А то еще, как Салеха, костылем измочалишь, — все так же вызывающе, без тени шутки оборвал его хозяин. — Адыги теперь разные, иной за одного русского десять своих продаст. Ладно, вояка, пора тебе отдохнуть, пойдем.
Чистенькая комнатка, на кушетке простыня, подушка, одеяло. Усталость смертельная. Ильясу кажется: прикоснется к постели — и провалится в небытие. Но вот Ильяс удобно улегся, закрыл глаза. А сон не идет. Кто- то словно бы спрашивает: куда собрался, Ильяс? А Дарихан с детьми как же? Не пристало буденновцу скрываться в чужих аулах. Суд? Пускай судят! На суде потребует, чтобы спросили о нем аульскую бедноту, Максима, буденновцев. Решение окрыляет, сна как не бывало, тело наполняется молодой силой. «Домой!» Он поднимается, открывает двери, громко зовет Сулеймана. Тот мгновенно появляется.
— Что случилось? — В голосе ирония.
— Не поеду в горы! — сообщает Ильяс. — Не заяц я, чтобы без толку носиться. Решил домой возвращаться.
— Не сомневался, что додумаешься до этого, — невозмутимо произносит Сулейман. — Поступай как находишь нужным, у человека одна жизнь, и он ей сам хозяин.
— Утром пойду на рынок, поищу попутчиков…
— А вот это уже глупость, — возражает Сулейман. — Нога твоя требует покоя. В Адыгехабль отправить тебя проще, чем в горы. Отдыхай, набирайся сил, утром подвернется какая-нибудь оказия.
Ильяс возвратился в спаленку, улегся и тотчас заснул. Разбудил его голос Сулеймана:
— Если не передумал, собирайся, есть попутная подвода.
За окном темно. Ночь это или раннее утро? Сколько он спал? Впрочем, сейчас не до вопросов. Входят какие- то люди, помогают ему выйти, подсаживают на повозку. Сулейман подает костыли.
— С ними до развилки доедешь, а оттуда пешком доберешься.
— Спасибо! Приезжай, большим гостем будешь.
Сулейман молча глядит вслед удаляющейся повозке.
При выезде из города Ильяс решает познакомиться со своими спутниками. Все трое в бурках, лиц не видно.