Улагай почти не прибегал к маскировке. Ему нравилось иной раз пощекотать собственные нервы. Выйдет перед ужином на аульскую улицу и не спеша пройдется из конца в конец. Прохожий, поздоровавшись с незнакомым хаджи, вдруг остановится, словно наткнувшись на невидимую стену, и тут же ускорит шаг, стараясь придать лицу выражение полного безразличия.
Полковник в таких случаях пытается определить — напугало встречного это открытие или обрадовало? Правда, по первой реакции, тем более у адыга, этого не узнаешь, но все же ему кажется, будто большинство попросту удивлено. Впрочем, сейчас не до отвлеченных рассуждений. Улагая тревожит встреча с Алхасом. Ему необходимо подчинить себе эту банду не потому, что она является серьезной боевой единицей. Сотня-другая сабель решающего значения иметь не будет, хотя и на дороге не валяется. Но на Алхаса держат равнение главари десятков мелких банд, а все вместе — это уже сила. Не подчинится Алхас — не добьешься повиновения и этой мелюзги. Задача Улагай — поднять в адыгейских аулах контрреволюционное восстание в момент наступления Врангеля на Кубань. Полковник понимает — начать бунт нетрудно. Но руками нескольких головорезов власть в аулах не удержишь. Судьбу восстания решит народ, без его поддержки восставшие окажутся в положении всадника, вскочившего вместо лошади на дикого кабана. Главное в подготовке к восстанию — поссорить народ с новой властью.
Ничего замысловатого в этом плане нет, но осуществить его без вооруженной поддержки невозможно. И потому первый пункт плана — создание десятка крупных банд. Одна есть — алхасовская. Другие, мелкие, станут ядрами будущих крупных соединений. Банды будут переименованы в повстанческие отряды. Опираясь на них, Улагай добьется того, что во многих аулах, особенно отдаленных, советские законы выполняться не будут. Если взяться с умом, тонко, то можно Сделать так, что завопят даже те, кто еще вчера поддерживал революцию. Наиболее строптивые начнут жаловаться. Куда? Кому? В горскую секцию Екатеринодарского исполкома. Почистить ее, посадить там верных людей, войти в контакт с адыгейской интеллигенцией — значит оградить адыгов от воздействия новой власти.
«Счастье, — думает Улагай, — что Зачерию удалось проникнуть в секцию. Зачерий — это лодка, снующая меж враждебных берегов. Пяток таких помощников — и адыги перестанут искать правды в городе».
Переговоры с Алхасом — важная часть операции по созданию вооруженных сил и взрыву коммуникаций между красными и адыгами. Бело-зеленые должны доказать, что новая власть — фикция. Улагай скрупулезно продумал план беседы, даже сделал наброски на листке: «27 июля 1920 года. Встреча с А. Спокойствие. Придется подать ему руку».
Крытая повозка плывет по пыльной дороге. Улагай удобно устроился в задке — он лежит в пахучем гнезде из сена. В изголовье мешок с каким-то никому не нужным тряпьем. Если мешок чуть-чуть повернуть, из-под него выглянет ствол ручного пулемета. Короткая остановка, и — тра-та-та. Впрочем, можно косить и на ходу. Свобода есть свобода, и Улагай так просто с ней расставаться не собирается, смерть лучше, чем плен. Он не сомневается: обращаться с ним будут так, что сам на себя руки наложишь.
На перекрестке дорог повозка останавливается, седоки выскакивают поразмяться. Ибрагим подходит к пастуху в черной бурке, который неподвижно, словно памятник, стоит на бугре, опершись о герлыгу. Они перебрасываются короткими фразами, и повозка мчится дальше. На опушке леса еще одна встреча. Человек не то пасет, не то куда-то гонит корову. Ибрагим едва не наскакивает на него.
— Можете не задерживаться, все в порядке, — шепчет незнакомец.
— Пойди к мулле, предупреди; сегодня ночью состоится встреча, там, где условились.
Улагай из глубины повозки внимательно оглядывает лесную опушку. Ничего подозрительного. Торопиться незачем, по лесу кони идут шагом.
— Ибрагим! — Улагай соскакивает на упругий ковер из дерна. — Веди его сюда, — приказывает он.
Повозка проскакивает вперед. Улагай достает из заднего кармана галифе крошечный браунинг, досылает патрон и прячет оружие за борт просторной черкески из дорогого синего шевиота. Чуть что — приложи руку к сердцу в знак уважения и пали без промаха.
Улагай с удовольствием расхаживает по дерну — разминка необходима: десять шагов вперед, десять — назад… Десять вперед… Стоп, у самой ноги — муравейник. Тысячи маленьких существ снуют взад и вперед. Одни тащат ко входу всякую всячину, другие разыскивают что- то. А ну, как это получится? Каблуком сапога он закрывает едва заметный вход. Муравьи начинают вертеться вокруг каблука.
— Ну-ка, попрыгайте…
Один муравьишка, словно смекнув в чем дело, подлезает под каблук — очевидно, какой-то проход остался. Улагай поднимает каблук. О, как они обрадовались. Не очень спешите, трудяги, каблук полковника опускается на прежнее место, с силой вдавливается в землю. Носок приподнимается. Вправо-влево, вправо-влево… Поищите-ка теперь вход, голубчики. Он снова расхаживает по поляне. Ему мерещатся люди с красными звездами на шлемах. Губы его плотно сжаты, подбородок выдается вперед. Вот так бы их, этих, в шлемах… Всех бы до единого. Скорей бы. Уж пусть не жалуются, когда придет его час, их спор может разрешить только пуля. Или петля.
На тропинке появляется повозка с Ибрагимом, за ней цугом — несколько всадников. Первый спешивается и подходит к Улагаю. Секунду они смотрят друг на друга. Улагай невозмутим, даже чуть-чуть приветлив, но в душе его клокочет негодование: Алхас — типичный пропойца. Грушевидный нос, как кусочек географической карты, изображающей Гималаи, — темно-коричневая масса с кровавыми прожилками, синюшные щеки… Преодолев чувство брезгливости, Улагай протягивает Алхасу руку.
— Салам, хаджи, — добродушно улыбается Алхас.
Атаман доволен — колебания князя понятны ему.
Протянутая рука — знак временного признания. Он немало слышал об Улагае, но все же полагал, что встретит его в окружении большой свиты. Ну хоть с полдюжины человек. А он — один. Такой слопает и не подавится. Надо быть настороже, и, конечно, побольше самостоятельности. Никаких уступок!
— Присядем? — Улагай указал на поросшее мхом бревно. — Я давно хотел с тобой познакомиться.
Алхас воспринимает эти слова весьма своеобразно: он хохочет, показывая крупные, как ногти, желтые зубы. Смех его прокатывается по лесу, словно дальний гром.
— Что с тобой? — не выдерживает Улагай.
— Слышал я, что именно тебе поручали в тысяча девятьсот шестнадцатом году поймать меня. И еще собирался я с тобой познакомиться, когда ты гостил у князя Пшизова, мы тогда случайно разминулись.
— Я имею в виду не прошлое, а настоящее, — холодно замечает Улагай. — Тогда было одно, теперь другое. Время все изменило. Теперь мы равны, и у нас одинаковые обязанности перед народом.
— Мы равны только наполовину, — уточняет Алхас.
— Почему наполовину?
— Ты — пши, я — пшитль[3]. Разве ты забыл об этом?
Улагай чувствует, что инициативой овладел Алхас и разговор принимает весьма нежелательное направление.
— Э, забудь ты об этом, — досадливо морщится он. — Я уже говорил, да ты и без меня знаешь: сейчас другое время. Есть у тебя какие-то мечты? Что ты больше всего любишь?
— Больше всего люблю хорошо пожрать. И выпить. И поспать с бабой. И чтобы баба была толстозадая… — Алхас в упор смотрит на Улагая: как-то князь проглотит эту пилюлю?
— В таком случае мы еще ближе, чем ты думаешь, — снисходительно улыбается Улагай. — У нас много общего. Если бы ты согласился быть моим гостем, я бы мог доказать тебе, что недостатки очень часто сближают людей куда больше, чем достоинства.
Что-то мудреное. Алхас не привык утруждать себя разбором таких сложных предложений. Но все же кое- что понял.
— Но пока тебе некуда меня приглашать… Понимаю, князь. Ну что ж, поехали ко мне, за столом обо всем договоримся.
Секундная, едва заметная пауза. «Не ловушка ли?» — соображает Улагай. И тут же отбрасывает это предположение. Нет, он ничем не рискует, зато увидеть может многое.