— Мы немного погуляем по аулу и скоро вернемся. Пусть к повозке никто не подходит.
— Аллах с ней, — пугается Нурбий. — Будь спокоен, я ее сам охранять буду. Но, может быть, вам лучше никуда не ходить? В аул сегодня прибыли из города вооруженные люди.
Ибрагим подробно расспрашивает, на чем приехали, сколько, чем вооружены, что делают, где остановились.
— Мы все же прогуляемся, — говорит он. — Скоро вернемся.
За воротами обе фигуры сливаются с ночной темнотой. Идут медленно, Ибрагим придерживает Аюба за локоть. Ни одного встречного. У дома муллы Ибрагим оставляет своего спутника.
— Лезь в кусты, жди. Ни с кем не болтай.
Он стучит в калитку: раз-два-три, раз-два-три… Она мгновенно пропускает гостя. Буквально через минуту Ибрагим выходит.
— Теперь домой, Аюб, к девчонке завтра сбегаешь.
— Подожди хоть десять минут, — просит Аюб. — Это рядом, скажу два слова и уйду.
— Ладно, пошли.
На всякий случай, по совету Ибрагима, подбираются к дому Лю огородами. В маленькой кунацкой — огонь. Ого, у них гости. Может, у Бибы жених объявился? Пока он там воюет, у него невесту уведут. Он подкрадывается к кунацкой. Так и есть — жених! Надо же было оставить карабин в повозке. Аюб приглядывается. Эге, их двое, и один — русский. В углу винтовки, наверное, тех, что приехали.
Возвратившись, Аюб докладывает Ибрагиму обстановку.
— Нужно немного подождать, — решает тот. — Может, твоя девчонка сама выйдет, кликнешь.
Проходит несколько минут, и дверь домика отворяется.
— Она! — шепчет Аюб. — Смотри, какая красивая! Очевидно, у влюбленных зрение сильно обостряется.
Ибрагим не успел ничего разглядеть: черная тень движется по двору.
— Биба! — едва слышно окликает Аюб. — Биба! Тень замирает, прислушивается, нерешительно направляется к огороду, готовая в любую минуту отпрянуть в сторону, скрыться, поднять тревогу.
— Ты, Аюб? — Биба делает еще несколько шагов. — Я не пойду дальше.
Теперь и Ибрагиму кое-что заметно. У нее приятный голос, тонкая фигурка. Видно, девка что надо.
— Хочу поговорить с тобой, — нерешительно бормочет Аюб. — Скажешь ты мне что-нибудь определенное или нет?
— Хочешь поговорить, заходи в дом.
— У тебя гость… — ревниво замечает Аюб.
— Он тебя не тронет, не бойся. Это Максим.
Ибрагим автоматически отмечает в памяти: «Максим, русский. Его знают и не боятся».
— Я не один… — вдруг выпаливает Аюб.
— Сколько же вас? — Биба делает решительный шаг назад.
— Со мной товарищ.
— Заходите оба. Ну, ладно, тут постоим. Где он? Ибрагим, нащупав в кармане револьвер, выступает вперед. Они втроем подходят к калитке. Ибрагим разглядывает девушку. В темноте она кажется слишком смуглой. Но вот она поворачивается лицом к двери, теперь на нее падает тусклый свет. Ибрагим тяжело дышит: этот сосунок прав — такие красавицы встречаются не каждый день.
— Говорите, я погуляю, — решает Ибрагим. На глазах у такой девушки он не может шнырять огородами, как последний трус.
Разговор короткий. Ровно через минуту Аюб подходит к Ибрагиму. Сильно хлопает дверь дома.
— Уже? — удивляется Ибрагим. — Что-то быстро…
— А чего тянуть… Сказал, что мне у нее нечего делать.
— Это серьезно? — В голосе Ибрагима нескрываемый интерес.
— Сказал, и все! — хорохорится Аюб. — Мало баб, что ли…
Дальше идут молча. Во дворе все как и было — рядом с повозкой расхаживает Нурбий, лошади жуют сено.
— Поужинайте, ребята, — приглашает старик. — Все готово.
— Торопимся, отец, извини, — произносит Ибрагим.
Выходит худенькая женщина, сует Аюбу торбу с харчами. Губы плотно сжаты, сухие глаза: адыгейка на людях не может проявлять свою скорбь — на все воля аллаха, слезы оскорбляют его.
Аюб садится в повозку.
— Постой, — говорит Ибрагим, словно вспомнив что- то. — Ты ведь хотел передать отцу деньги. — Он сует Аюбу какой-то сверток и толкает парня под бок. — У них сегодня жалованье давали, — добавляет он. — А деньги ему там не нужны.
Сверток переходит к Нурбию.
— Держи свой карабин, Желторотый, — сердито шипит Ибрагим, когда они выезжают на улицу. — Может пригодиться.
Сам он пристраивается к пулемету. Но вот аул позади.
— Послушай, Ибрагим, зачем дал деньги отцу? Это нехорошо, я скажу, что деньги не мои.
— Дорогой мой! — хохочет Ибрагим. — Да понимаешь ли ты, кто ты? Ты бандит, ты должен грабить, понимаешь? Убивать и грабить. А ты от чужого отказываешься. Награбишь — отдашь.
Аюб таращит глаза. Дальше едут молча.
В доме лесника дым коромыслом. Улагай пьян, Алхас такой же, каким был днем. Говорят, желудок у него словно бурдюк — лей сколько хочешь, результат один. На третьем стуле — Ерофей. Красными осоловелыми глазами разглядывает он Ибрагима, на лице — тупость, равнодушие.
— Ну что там, какие новости? — Улагай щурится еще больше, чем всегда. — Говори, у меня от друзей секретов нет. И знай — отныне Алхас мой заместитель. Если меня убьют в бою, передаю командование народному герою Алхасу. Говори же, что там?
— Передали три слова: «Готовься радостной встрече».
— Понятно… Какие новости в ауле?
— Сегодня туда прибыла вооруженная группа из города.
— Уничтожить при возвращении, — медленно произносит Улагай. И вдруг, ожесточаясь, добавляет: — Изрубить в крошево!
— Сделаем, — обещает Ерофей. — Пошинкуем, как на засол.
Ибрагим присаживается к столу. Алхас наливает ему вина. Подняв бокал, Ибрагим глядит на рубиновую влагу. На ее поверхности, словно выплыв из глубины, появляются сторожкие, пугливые глаза, затем и лицо, готовое вспыхнуть как факел. Нет, она вовсе не смугла, так в темноте показалось. Лицо ее прекрасно, таких девушек он никогда не встречал.
— Так что передали? — вдруг спохватывается Улагай. Лишь сейчас он осознал, что Ибрагим сообщил ему нечто чрезвычайное.
Ибрагим с удивлением глядит на начальника.
— Готовься к радостной встрече, — повторяет он и поднимается. — Вы приказали мне в два ночи напомнить об отъезде. Уже два, зиусхан.
— Знаю, свиное ухо, знаю. Посплю немного, и поедем.
Алхас ногой толкает дверь в другую комнату, Улагай валится на постель.
— Свой в доску, — резюмирует Ерофей.
Алхас занят непривычным делом: думает. Конечно, и сейчас еще есть шанс: Улагай — крупная птица, с таким трофеем его могут простить. Конечно, посадят… А вдруг у Улагая получится? Тогда живи, не знай горя. А лучше всего в разгар драчки сунуть драгоценности за пазуху и податься в Турцию — каждый отвечает за себя.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Полжизни, а то и больше провел Максим в пути. Это время, считал он, отпущено судьбой на то, чтобы обдумать совершенное ранее. Без скидок на любовь к. собственной персоне.
Каждая дорога для Максима — очередная, самопроверка. Так ли ты поступал, Максим, как надо? Как ты должен поступать теперь? Конечно, признаться в этом кому-то невозможно, немыслимо. Никто и догадываться не должен, что Максим сам себе устраивает протирку ежиком. Драит, словно боевую винтовку, чтобы била без осечки.
Впрочем, разве знает он, как ведут себя наедине с собой другие? Вот хотя бы этот Рамазан, который едет рядом с ним. Хороший конь у Рамазана, даже странно, что в исполкомовской конюшне мог такой сохраниться. Они как будто не замечают друг друга — конь и человек. Рамазан погружен в свои мысли, конь между тем идет строевой рысью, словно между ними так было условлено заранее. О чем он думает, Рамазан? Быть может, как и Максим, перебирает в мыслях свои поступки?
Приглядывается Максим к Рамазану еще и потому, что не может заняться обычным делом. Последние события так растревожили его, что больше ни о чем думать не в состоянии.
Ведь пропал Ильяс, его лучший друг.
Весть эту привез Умар. Дней десять назад Салех примчался в город с требованием отдать Ильяса под суд. В секции находился один Рамазан. Он попросил Максима помочь разобраться в этой истории. Когда Салех начал рассказывать о происшествии, в комнату вошел Зачерий. По словам Салеха выходило, будто Ильяс потребовал немедленно начать передел земли, а когда Салех с этим не согласился, стал избивать его палкой. Спас Салеха милиционер Тембот. В доказательство Салех снял черкеску и поднял рубаху. В душе Максим, конечно, порадовался этому зрелищу — он был уверен, что Ильяс зря и мухи не обидит, значит, Салех свое заслужил. Однако никому не дозволено решать спор таким способом.