Довлетчерий, мужчина лет пятидесяти, с крупным мясистым загоревшим лицом и глубокими морщинами на лбу, мучительно соображает — согласиться с этим чудаком или нет? На всякий случай решает воспротивиться— ведь в сельском совете отряд всегда будет на виду.
— У нас нет такого большого дома, где можно было бы разместить столько людей. Живи тут.
— Ладно, будем жить тут, — соглашается Максим. — Теперь давай пройдемся по аулу.
— А что? — настораживается Довлетчерий. — Аул, как и все аулы. Ищешь кого? Нет? Тогда зачем ходить? Люди всполошатся.
Но Максим поднимается, оставляет винтовку Петру и выходит. Довлетчерий неохотно следует за ним.
— Зачем винтовку оставил? — спрашивает он. — Ваши ребята по аулу всегда вооруженные ходят.
— Это потому, что местных обычаев не знают, — отбивается Максим. — Ведь гость председателя — гость всего аула. Так ведь?
Довлетчерий что-то бормочет. Хитер же этот русский — он не только возложил на него ответственность за свою безопасность, но и назвался гостем.
Но, как выяснилось позже, русский оказался вдвойне хитер. До обеда они не успели побывать даже на половине улиц. Завидев Довлетчерия с гостем, аульчане останавливали их, здоровались, как-то сам собой, завязывался разговор: вопросы, реплики, шутки. Людям нравилось, что приезжий вполне сносно изъясняется по-адыгейски, понимает почти все. И откровенность русского всем нравится.
— Идет слух, будто Врангель свои войска на Кубань перебросить хочет. Как ты на это смотришь? — спрашивает фронтовик Анзаур.
— Думаю, это вполне вероятно, — отвечает Максим.
— А кто победит, если Врангель полезет? — не успокаивается другой.
— Я не командующий, — отвечает Максим. — Если вас интересует мое личное мнение — пожалуйста, могу сказать. Победа той или иной стороны, красных или Врангеля, зависит от вас.
Все поражены. Довлетчерий хохочет от всей души — хорошо пошутил русский, не будут лезть с вопросами.
— Вы не смейтесь, я не шучу, — продолжает Максим. — Я имею в виду и вас, и казаков, всех жителей. Кому они помогут, на чьей стороне будут, тот и победит.
Смех прекращается.
— Кто хочет, — добавляет он, — чтобы вернулась власть царя, генералов Покровского и Клыча, полковника Улагая, тот будет помогать Врангелю. А кто хочет, чтобы земля была справедливо распределена, чтобы больше не было помещиков, тот, конечно, Красной Армии постарается помочь.
Вопрос, за вопросом. Это не нравится Довлетчерию. Надо же — целый митинг на улице!
— Гостю обедать пора, — объявляет он. — Мы пошли.
— Где обедать будешь? — обращается Анзаур к Максиму.
— Живу во дворе Совета, наши ребята кашу варят, прошу в гости. Кебляг, — добавляет Максим традиционное черкесское приглашение.
— Выходит, что ты еще ничей гость, — радуется Анзаур. — Аллах милостив. Заходи ко мне, кебляг. Заходите все.
Довлетчерий очень недоволен таким поворотом дела, но возразить ему нечего, он ведь не приглашал Максима к себе.
— Мне надо в сельсовет, — объявляет председатель и сразу же понимает, что. допустил просчет: не следовало оставлять Максима одного.
Люди расходятся по домам. Вместе с Максимом во двор заходят человека три-четыре. Их потертые бешметы и гимнастерки говорят о том, что они далеко не самые зажиточные жители аула. Анзаур заводит их в чистенькую комнатку в доме — специальной кунацкой у него нет. Посреди комнаты стол, у стены комод, заставленный разными безделушками. Над комодом — несколько фотографий: Анзаур с саблей, Анзаур с пикой, Анзаур возле своего боевого коня. А вот и менее торжественные виды: Анзаур с перевязанной головой на крыльце какого-то здания, видимо лазарета.
Со двора доносится возня, кудахтанье. «Ловят кур», — думает Максим. Ему неловко — обед обойдется хозяину недешево. Но другого выхода нет. Быть может, и Анзауру дружба дороже кур. А может, за столом он встретится с автором записки? Каков он? Максим думал об этом в пути и пришел к выводу, что это бедняк из бедняков, горячо сочувствующий Советской власти, но побаивающийся мести. Может, и Анзаур, а может, и кто-то из его гостей. Идет неторопливый разговор об урожае, о земле, о погоде. Вскоре на столе появляется снедь. Все едят с аппетитом — видно, что хозяин и гости соскучились по курице не меньше Максима.
Поговорив еще какое-то время, аульчане откланиваются. Анзаур остается вдвоем с Максимом.
— Рассказывай, как живете, — просит Максим. — Только без церемоний. Все, как есть.
Постепенно перед ним раскрывается на первый взгляд тихая, но в действительности сложная жизнь аула с ее многочисленными подводными течениями. Главное, что сейчас сдерживает бедноту, — страх перед Улагаем. Многие считают его всесильным: если бы Улагай кого-либо боялся, то не стал бы так свободно разъезжать из аула в аул. Напялил на голову чалму и делает вид, будто он — это не он. Из их аула Улагай выезжал утром, правда не верхом, а в кибитке. Но все знали, кто развалился на сене.
— Кибитка с брезентовым верхом? — осведомляется Максим.
— Она. Вороная упряжка.
— У кого останавливался?
— У Османа, старого скряги. — Анзаур рассказывает об Османе.
— Как думаешь, сможем мы сейчас создать в ауле отряд самообороны?
Анзаур задумывается.
— Поговорю кое с кем… Но… с нашим председателем каши не сваришь. Ведь люди судят о Советской власти по ее голове. А у нас голова того… с душком.
Анзаур провожает гостя до сельсовета. Довлетчерий уже здесь. Он сидит на ступеньках крыльца в окружении Петра и других бойцов и удивляет их карточными фокусами. Действует и в самом деле ловко, карты у него будто живые: была в руке одна, глядь — уже другая. А эта — у кого-нибудь за пазухой или в кармане. Бойцы хохочут.
Максим проходит в комнату, где расположился отряд. Винтовки стоят пирамидой у открытого настежь окна, под окном — ящик с разобранным пулеметом.
— Петро!
Петро неторопливо входит в комнату.
— Ну чего?
— Посмотри сам.
— А что? Тут люди честные. Председатель говорит: хоть кусок золота на подоконник положи — никто не возьмет.
— Но ведь в ауле бывают и приезжие. По секрету могу тебе сказать, что недавно здесь ночевал один наш общий «друг». Зовут его — полковник Кучук Улагай. Слыхал о таком?
Петро бледнеет.
— Только не вздумай болтать об этом с председателем, это не Умар.
— Понял.
— Раз понял, наводи порядок. С этой минуты — круглосуточное дневальство, ни одной отлучки без моего разрешения.
Максим выходит на крыльцо.
— Иди сюда, фокус покажу, — подзывает его Довлетчерий.
— Мы не закончили осмотр аула, — напоминает Максим.
— Э, куда спешить, — ухмыляется председатель. — Спеши — помрешь, не спеши — все равно помрешь. — Он поднимается, по-приятельски подмигивает бойцам и берет под руку Максима. От него разит вином, он шумно доказывает, что у него в ауле полный порядок.
Они оказываются на берегу Афипса.
— Искупаться хочешь? — предлагает Довлетчерий.
— Можно.
Максим раздевается, набирает в легкие побольше воздуха и уходит под воду. Довлетчерий наблюдает за ним: хорошо ныряет комиссар. Но… что-то долго не показывается. Уж не стукнулся ли головой а камень? Беды не оберешься, бойцы видели, что они уходили вдвоем. Наконец над водой всплывает светлая голова Максима.
— Перепугал насмерть! — кричит Довлетчерий. — Здесь на дне острые камни. Ты бы, парень, поосторожнее…
Искупавшись, выходят на берег. Ложатся. Уходящее солнце ласково, будто прощаясь, поглаживает Максима по груди. За рекой — лес. От этих мест на добрую сотню верст, аж до Краснодара, до обрывистого берега Кубани, тянется он, глухо шумя. Вот и сейчас в безветрии лес что-то говорит по-своему, волнами разнося причудливые звуки. Максим прислушивается. Однако в быстром речитативе чудятся ему одни лишь вздохи. Значит, не по сердцу ему такие собеседники. Найдется ли человек, которому решится лес раскрыть душу? Наверняка найдется.