Максим поднимает второе ведро.
— Спасибо, — повторяет Фатимет.
— Хорошо по-русски говоришь, — удивляется Максим.
— Я училась в школе, — уточняет Фатимет. — Отец хотел, чтобы все знала.
— Потому и выдал за старика? — срывается у Максима.
Эх, язык… Извечный враг. Проглотил бы его сейчас Максим с великим удовольствием, да поздно. Фатимет вздрагивает, будто получила оплеуху, верхняя губа начинает дергаться, как у обиженного ребенка, глаза наполняются слезами. Подняв ведра, уходит. «Жестокий человек! — думает Фатимет. — А на вид такой добрый». Сдержаться бы, не зареветь в голос. В кухне теряет контроль над собой.
Возвращается Казбек.
— Придет Анзаур! — от калитки кричит он. — Пошли.
Максим мнется. Нельзя уйти вот так, не попросив прощения у обиженной женщины. А может, хуже будет? Крутила Максима жизнь по-всякому, с женщинами же почти не сталкивала. После Марфуши ни одна не приглянулась. Случалось иной раз заночевать у какой-нибудь вдовушки или сердобольной девицы, но только душа его не отогревалась от походной любви. Никогда не приходилось ему никого утешать. Готовил хорошие слова жене, да не пришлось их высказать, и затерялись они где-то. Как поступить? Нет, с извинениями лучше не соваться.
— Пойдем, — нехотя произносит Максим. — Ты вот что, сынок, скажи матери, что идешь со мной на рыбалку, чтобы она не беспокоилась. Скажи, все будет в порядке.
Казбек входит в кухню. Через минуту выбегает.
— Обожглась мама, плачет, — сообщает он. — Я весной тоже раз обжегся — тоже… чуть-чуть не заплакал.
Максим сам готов заплакать. По всему видно, несчастная женщина, а он туда же. Вот уж действительно обожглась!
Молча доходят до берега.
— Тут рыбы мало, — говорит Казбек. — Идем, я знаю одно местечко — рыбешка так и прыгает, так и скачет.
Тропка вьется среди кустарника. Берег становится все круче и круче, внизу шумит, перетаскивая гальку, неутомимая река. Августовское солнце припекает, но речная прохлада сводит его усилия на нет. Воздух тут с каким- то особым привкусом, кажется, им не только дышать, питаться можно. Ивняк становится все гуще.
— Стой, — вспоминает Максим. — Анзаур найдет нас?
— Найдет, я сказал, где искать.
Они выходят на небольшую полянку. Здесь берег полого спускается к реке, образуя естественный перепад. Очевидно, весной, в дни буйного разгула, Афипс, заливая всю окрестность, лихо несется по этим ступенькам в свое каменистое ложе. Раздеваются. Максим достает из карманов галифе две лимонки.
— С этим поосторожнее, Казбек.
— Зачем они тебе?
— От плохих людей отбиваться.
— А ну, покажи как.
— Дело нехитрое. — Максим обстоятельно, как взрослому, показывает, как надо обращаться с гранатой.
— Попробуем? — загорается Казбек. — Тут никого нет.
— А там? — Максим показывает на синеющий за рекой лес.
— А там… — Казбек смущается. — Там кто-то есть.
— Значит, гранаты беречь надо.
Они прикрепляют концы перемета к размытому полыми водами корневищу и плывут на противоположный берег. Возвратившись, забрасывают удочки. Ветер колдует в ивняке. Или это чьи-то шаги? Нет, ветер. А теперь — шаги. Над ивняком возвышается седоватая голова Анзаура.
— Ну-ка, сынок, не хочешь ли искупаться? — Видно, он не очень-то доверяет наследнику скряги Османа.
Казбек с разбегу бросается в воду.
Анзаур выкладывает новости: беседовал кое с кем, человек десять уже согласны вступить в отряд самообороны. Надо проводить собрание, но так, чтобы Довлетчерий не знал, о чем пойдет разговор. А то заранее подготовит своих. Лучше с налету. Решают: Анзаур приведет друзей к сельсовету, заведут речь о собрании.
— Купайся, — приглашает Максим.
— Некогда, товарищ Максим. — Анзаур уходит.
— Эй, Казбек… Не замерз?
Казбек выходит из воды, отряхивается, ложится в сторонке.
— Чего так далеко?
— У тебя же секреты, — обиженно хмурится он.
— Хорошо подковырнул, правильно, Казбек. Заслужил. Больше не буду от тебя таиться. Веришь?
Казбек ложится рядом с Максимом. Где-то урчит, пыхтит, задыхается вода, преодолевая галечные перекаты.
— Жаль, что не в нашем ауле живешь, — грустно вздыхает Казбек.
— Это почему же? — удивляется Максим.
— Хороший ты парень…
— Ты бы всех хороших сюда свез? — улыбается Максим.
— Я серьезно! Рыбачили бы с тобой. Ты что, учитель?
— Нет, Казбек, я простой крестьянин.
— В Екатеринодаре школы работают?
— С первого сентября начнут.
— А у нас нет школы, — замечает мальчик.
— Ты кем хочешь быть? — заинтересовался Максим.
Казбек приподымается, заглядывает Максиму в глаза.
— Никому не скажешь?
— Ни за что! — сжав зубы, цедит Максим.
— Тогда слушай. Я табунщиком буду, хороших лошадей заведу. Не думай, я знаю, как за ними ухаживать, все тонкости знаю.
— Отец рассказал?
— Мать! — с гордостью поправляет Казбек. — Она от своего отца все узнала, от деда моего. Он умер, когда меня еще на свете не было. Со скалы свалился, табун спасал. Послушай, ты чего в аул приехал?
— Знакомлюсь с людьми, — помолчав, произносит Максим. — Смотрю, кто мне друг, а кто — враг.
— А я — друг? — Казбек выговаривает это тихо-тихо.
— Я о себе могу сказать, — серьезно отвечает Максим. — Я — твой друг. А ты о себе сам скажи.
— И я… Только знаешь, Максим, у тебя в ауле и враги есть. Битлюстен вчера говорил: «Я бы этого комиссара — за ноги да к хвосту лошади».
— А кто такой Битлюстен?
— Брат нашего тхаматэ. Младший.
— Раз ты мой друг, — говорит Максим, — скажу тебе еще. Болтун твой Битлюстен. Лимонки видел? Как ты думаешь, стану я защищаться, если он нападет на меня?
— А ну, покажи мускулы, — просит Казбек.
Максим сжимает правую руку в кулаке и сгибает ее. От плеча до локтя вздувается мускульный ком.
— У-у, — с уважением тянет Казбек. — Да!
Ветер стихает.
— А чего мы не ловим рыбу? Разленились, валяемся, как барчуки. Что мама скажет, если мы вернемся без рыбы?
Казбек не отвечает, задумался.
— Раз ты мой друг, — тихо произносит он, — я тебе еще скажу. Только ты никому… Это самый большой секрет.
— Никому, — подтверждает Максим.
— Несчастная моя мамка. Я слышал, как она одной своей подружке рассказывала. Только ты смотри, никому. Она совсем была молоденькая, моя мамка, а Осман уже тогда стариком был. Мамкин отец был у Османа табунщиком. Разбился, помирать начал. Положили в больницу, а денег нет. А у Османа их целый банк, дал бы немного деду, вылечили бы его. А он сказал мамке: пойдешь в жены, заплачу за твоего отца. Куда тут денешься? Она и пошла. А дед все равно помер. Вот если бы меня не было, тогда бы у мамки все по-другому пошло… Слышал я как- то, как она сказала подружке: «Если бы не Казбек, давно ушла бы куда глаза глядят…»
Слова Казбека словно ударили по темени. «Эх ты, — корил себя Максим, — недотепа. Обижать обиженного, глумиться над чужим горем — до чего дошел». Ему становится стыдно. Разбегается, бултых… Выныривает аж на середине, широкими взмахами плывет к берегу.
— Домой пора! — Максим выскакивает на берег.
— А перемет?
— За ним ночью приду.
— А я? — тускнеет Казбек.
— Если мама пустит.
— Пустит, пустит… — Казбек подпрыгивает, пытаясь побыстрее вскочить в штанишки.
Осман с бойцами уже пообедали и снова уехали в поле. Фатимет кормит рыболовов. Она снова приветлива, добродушна, будто ничего не произошло у колодца.
— Хороший хозяин за такую работу удержал бы из заработка, — шутит она, ставя на стол миску дымящегося мяса с подливкой. В другой тарелке — нарезанная ломтями пшенная каша — пастэ. — Ну ничего, за тебя поработали солдаты, отец Казбека доволен.