Он быстро оглядел деревянную ложу маузера, нашел слева то, что искал, покачал своей красивой головой.
— Видишь? Тавреный… — На ложе были выжжены инициалы: «Н. А. Н.». — Матросик наш один со своим отрядом в засаду попал. Николаем звали. Горячий был человек. Большая история у этого маузера, не зря. он у тебя оказался, Максим. Ну, докладывай…
Ему понравилась откровенность, с которой Максим сообщил о предупреждении Алия. Без самобичевания, без слезы. Промахнулся… И без клятв насчет будущего.
— Дома еще не был? — спросил Петр Иванович. — Ясно.
Максим вздрогнул: неужто приехали? Непохоже, Петр Иванович не стал бы тянуть с такой новостью. Что-то случилось?
— В больнице они, — подтвердил догадку Сибиряк. — Казбек сыпняк подцепил, их прямо с вокзала повезли в бараки. Она с сыном осталась, ухаживает. Вот такие дела. Утром поедешь к ней, повидаешься. Только, дорогой, потерпи пока с новыми объяснениями, не до того ей. А сейчас, если не очень устал, помоги нашим чекистам. Проинформируй их, посоветуй. Без тебя они Зачерия не сцапают, а нам бы не мешало встретиться с ним.
Энергично прокрутив ручку телефона, Петр Иванович соединился с начальником ЧК.
— Сергей? Дорогой мой, у меня радость. Нет, не угадаешь. Максим вернулся. Целехонький. Жду.
— Петр Иванович, — попросил Максим. — Может, можно в больницу позвонить? Мальчонка как там?
Сибиряк пошарил глазами по столу, достал листок.
— Наши ребята интересуются, смотри вот…
Постеснялся сказать, что сам каждый вечер с врачом разговаривает, температуру записывает. Не сказал и о том, что уже решил было взять Казбека на воспитание — должен же кто-то сделать то, что не успел Максим!
«Перегудов Казбек, — прочитал Максим на листке. — Температура…»
— К кризису дело идет, — пояснил Сибиряк. — Но мальчишка крепкий, доктор на него надеется. И мать тут же…
Без стука вваливается начальник ЧК Сергей Александрович. Под кепкой — веселые глаза, пиджак нараспашку, под ним, на офицерской гимнастерке, — портупея с наганом и планшет. Двумя пальцами ухватил Максима за щеку, треплет, как мальчишку.
— Придется еще раз все рассказать, — просит, словно извиняясь. — Только подожди минутку, сейчас наши ребята зайдут.
Входят Геннадий и еще двое. У Геннадия в руке огромный чайник, из носа которого, будто из парового котла, бьет пар. На столе появляются буханка черного хлеба, кружки, селедка, несколько кусочков сахара. Геннадий трясет Максима так, будто надеется, что с него посыплются яблоки.
— Хватит, дорвался, — смеется Сергей Александрович. — У него от этих нежностей вот-вот язык вывалится.
Обжигаясь кипятком, пьют чай с хлебом и селедкой. Сергей Александрович достал из планшета карту.
— Рассказывай псе по порядку: где, что, как?
Рассказ Максима нетороплив. Он старается не упустить ни одной подробности. Склонившись над картой, все молча слушают. Геннадий развернул план Екатеринодара.
— Смотри, сколько явок Зачерия засекли, — обратился к Максиму Сергей Александрович. — А самого никак не схватим, даже не вышли на него. Что ж, сейчас проверим Сулеймана.
Происходит короткий обмен мнениями.
— И все же, — заключил Сергей Александрович, — думаю, что теперь Зачерий скрывается не в городе. Где- то в радиусе десяти — пятнадцати верст.
— Ночной бросок? — уточнил Сибиряк. — Наиболее вероятно.
Сергей Александрович звонит в гараж.
— Пошли, — приглашает Максима. — Довезу.
— Спасибо, я здесь заночую. Утречком — в больницу.
— А… — улыбается Сергей Александрович. — Это Генке спасибо скажи, все заразные бараки сам осмотрел, чудом нашел — ведь этот чертенок Перегудовым назвался, а его мать вообще нигде не записана — оставили с сыном, и рада. Пошли, Гена.
— Я останусь, — смутился Геннадий. — Утром покажу, где что.
— Вызовешь дежурную машину, — разрешил начальник.
Когда за начальством захлопнулась дверь, Максим погасил в кабинете свет. Сбросили сапоги, валетом улеглись на диване, оказавшем упорное сопротивление всеми своими выпирающими пружинами.
— Ну говори, — просит Максим.
— Выбор одобряю, — откликается Геннадий. — Ведь я ее еще с волосами видел, нестриженую. Но и так хороша.
— Постригли? — ужасается Максим.
— С сыпняком шутки плохи, — бросает Геннадий.
Он тут же спохватывается, но поздно. Максим вскакивает на пол, его босые ноги шлепают по доскам. Минуту назад он был счастлив, ему казалось, будто главные беды позади — пройдет день-другой, и он встретит у ворот больницы Казбека Перегудова и Фатимет. Но радоваться рано.
— Максим, — пытается успокоить товарища Геннадий. — Почти все выздоравливают, сейчас лекарств достаточно.
— Ладно, спи, — вздыхает Максим. — Понимаю все — сыпняк!
Босые ноги шлепают все медленнее и наконец останавливаются у окна. Прижавшись лбом к стеклу, Максим вглядывается в темноту. Но в эти предутренние часы она непроницаема для глаз.
Подумалось, что личное счастье его — как та ночь за окном. Сильно он обиделся на Фатимет в ночь их расставания. Поостыв, поклонился мысленно непреклонной ее верности.
Геннадий, к счастью, уже спал. Максим улегся с краю и под свистящее посапывание молодого чекиста неожиданно заснул. А проснулся так, будто его окликнули — громко, по имени. В комнате светло, Генка все в той же позе — на боку, за окном шумел каштан. «Казбек Перегудов» — вдруг мелькнула перед глазами увиденная накануне запись. На душе стало легко, и он снова поверил в свое счастье.
Жаль будить Гену, но новый день не ждет. Пока они умывались, подошла машина с открытым верхом. Впервые в жизни уселся Максим в легковушку — все в грузовиках приходилось трястись.
Оставив машину на шоссе, они через пустырь пробрались к группе окруженных высоким частоколом строений.
— Больше выдержки, — роняет Геннадий. — Учись, ведь к нам переходишь.
— Откуда знаешь?
— Сергей Александрович сказал вчера. Такого, как ты, он не упустит. Погуляй, а я зайду к начальству. Они здесь, сам понимаешь, не очень любезны.
Максим топчется у ворот, в которых доски заменяет колючая проволока. Сквозь нее виден поросший травой двор с разбегающимися к баракам тропинками. На одной из них показалась женщина в косынке. Бежит, придерживая руками развевающиеся полы халата. У ворот хватается за проволоку. Большие глаза, как чаша, полная горя. Она вглядывается в глаза Максима, молчит.
— Фатимет, как мальчик?
— Он о тебе спрашивает, Максим, ему с каждым днем хуже.
Максим гладит тонкие пальцы на проволоке.
— Максим, он может сгореть. Если бы я могла, принесла бы его сюда — он не поверит, что ты приходил.
— Подожди! — Максим бежит к машине, долго уговаривает Геннадия. Возвращаются вдвоем. Геннадий машет рукой Фатимет и скрывается в конторе.
— Какие у тебя друзья, Максим!
Максим сжимает тонкие пальцы на проволоке.
— Как он заболел?
Фатимет рассказывает…
— Сюда, Максим. — Из окна конторы высовывается голова Гены.
Врач разглядывает Максима, недоверчиво спрашивает:
— Вы — отец Казбека?
— Да!
Врач снимает с вешалочки-катушки халат, протягивает ему.
— Пять минут, не больше. Ни за что не хватайтесь, к больному не подходите…
— Все будет в порядке, — успокаивает врача Геннадий.
Во дворе Максим окликает Фатимет:
— Пошли…
— Ой, Максим… Ты не знаешь…
Барак, душный запах карболки, стриженая головка на соломенном тюфяке. И на весь барак отчаянный, бредово-счастливый крик:
— Максим! — Казбек пытается вскочить на ноги.
— Лежи, Казбек, меня пустили с условием, что ты будешь вести себя спокойно. Ты должен обязательно выздороветь.
— Я выздоровею, — обещает Казбек.
— А я буду ждать тебя у ворот. Ты это знай: я буду ждать. Пока ты не выздоровеешь, я никуда не поеду.
— Жди, Максим, я обязательно выздоровею.
Потом они занимают старую позицию — он за воротами, она — у ворот. Подходит врач.