Русские смеются: говорите, друзья, как вам удобнее.
— Мой «глухой дядя» передает тебе привет, — по-адыгейски произносит Ибрагим.
Махмуд морщится: кому-кому, а ответственному работнику военкомата известно, чем занят Улагай, кто его поддерживает, Махмуд и настроения людей знал — с ним, бывшим белым офицером, пускались в откровенные беседы самые разные по духу люди. Махмуда радовало, что попытки Улагая создать несколько крупных банд и поднять восстание не увенчались успехом. Алхас существовал и без Улагая, а новые формирования были настолько малочисленными, что принимать их в расчет как военные единицы не стоило. Осколки бутылки на дороге. Для Махмуда оставалось загадкой — на что рассчитывает «глухой дядя»? Хорошо бы хоть что-нибудь выведать у нежданного гостя.
— Садись, — произносит он и добавляет не без издевки: — Раздевайся, у нас жарко.
Махмуд хорошо знал неутомимого и неунывающего Ибрагима, помнил его твердый, самоуверенный взгляд, голос. С этим человеком определенно что-то случилось. И если первой мыслью при его появлении было: «Схватить, обезоружить», то теперь возникло другое решение: выслушать, выяснить, с чем пришел, присмотреться. Да и взять Ибрагима не просто — без гранаты на свидание не явится.
— Я вижу, ты не очень обрадовался, — нарушил затянувшееся молчание Ибрагим. — Что же передать «Дяде»?
Махмуд с трудом сдерживает радость — нет, не та выдержка! И в тоне нет былого превосходства. А лицо— сплошные подергивания. Быть может, парень стал задумываться? Не помочь ли ему?
— Вступать в переговоры с «дядей» не собираюсь, — ответил Махмуд. — То, что он предложит, мне не подойдет. И тебя переубеждать не собираюсь, мне известна твоя преданность «глухому дяде». Ты его идеализируешь. Уверен, что все-таки разглядишь его истинное лицо. Но не окажется ли поздновато? Отвечать-то придется каждому за себя, на «дядю» не сошлешься.
Ибрагим кратко излагает предложение Улагая. Махмуду приходит в голову странное, но верное соображение: Ибрагим ведет себя не как помощник Улагая, а как его посредник.
— Напрасный труд, можешь не тратить слов, — обрывает он Ибрагима. — Иди, дорогой, и передай «дяде»: еще не поздно явиться с повинной. И его помилуют, Советская власть держит слово. Но если не явится до декабря — расстреляют. Это все. После ликвидации Врангеля мы примемся за бандитов. Кстати, Ибрагим, передай ему свежую газету, там сводка: Врангель шмыгнул за Перекоп.
Ибрагим выжидает: не скажет ли Махмуд что-нибудь лично ему. Нет, молчит. Очевидно, такие, как он, в расчет не принимаются. Разменная монета. Можно идти. Но тут в голову приходит дикая мысль.
— Понял, Махмуд, — говорит он. — Все передам. А к тебе хочу обратиться с дружеской просьбой: помоги позвонить по телефону одной девушке.
— Не помогу, — резко отказывает Махмуд. — И не думай. С агентами через военкомат связываться решил?
Ибрагим тяжело поднимается. Таким Махмуд еще не видел его.
— Дело у меня не военное и не политическое, — неуверенно поясняет он. — Хорошую девушку я как-то сильно обидел. И жалею, надо сказать несколько слов. Сам позвони на санитарные курсы, попроси к телефону Бибу. Видишь, я ничего не скрываю.
Махмуд отлично знает Бибу с санитарных курсов, не раз видел ее там, не так уж много адыгеек в городе. Он вертит ручку телефона, кричит, называет условные слова, спорит с кем-то, ожидает, снова спорит. Потом долго ждет, потом спорит и снова ждет. Наконец сообщает: у телефона Биба. Девушка никогда не держала в руках телефонной трубки.
— Что? Что? Плохо слышу… Кто это?
— Биба, — говорит Ибрагим, беря трубку, — это говорит тот, кто украл тебя. Я очень жалею, что все так нехорошо получилось. Я тебя люблю и готов умереть за тебя. Ты слышишь? Прости меня, если можешь. И знай: всегда буду считать тебя своей женой.
Девушка держит у уха трубку, не зная, что и сказать обнаглевшему бандиту. Ибрагим тщетно ждет ответа.
— Биба, скажи хоть слово.
Ответа нет.
— Прощай, Биба. Извини…
Ибрагим возвращает трубку Махмуду, благодарит. Лицо его бледно, рука дрожит.
— Садись, — снова приглашает Махмуд. — Мне хотелось поговорить с тобой.
— Кажется, поговорили…
— То ведь я не с тобой говорил, а с «дядей».
Но Ибрагим не садится. Махмуд тоже поднимается.
— Мне кажется, что ты и Улагай — это не одно и то же. Я всегда считал, что у тебя своя голова на плечах. Неужели ты все еще слепо веришь своему начальнику?
Наконец-то Махмуду удается встретиться со своим собеседником взглядом. В глазах Ибрагима — растерянность.
— Поздно мне обо всем этом думать, — равнодушно бросает он. — Пулю на лету не поймаешь.
— Мы не пули, а люди, Ибрагим. А человека можно даже с края пропасти увести.
— С края можно, — вздыхает Ибрагим. — Но я уже лечу в пропасть. Поздно! Не вздумай задерживать меня, — вдруг зло добавляет он, — мне жизнь не дорога.
— Этого не ожидал от тебя, — обиженно произносит Махмуд. — Говорим как товарищи… Ну бывшие товарищи. Думаешь, эти русские не догадываются, откуда ты? Все еще воображаешь, будто все люди глупее вас с Улагаем? К нам такие, как ты, каждый день приходят сдаваться.
— Извини. Никак не пойму вас всех.
— Кого это — всех?
— Да вас, комиссаров. Ну я пошел.
— Приходи, Ибрагим, разговор надо закончить.
Хлопает дверь. Махмуд задумчиво глядит в окно. Мимо проходят четверо в бурках. Что там они еще натворят?
— Сбивают? — осведомился русский товарищ.
— Сбивают и сами сбиваются, — смеется Махмуд. — Сложный переплет. — Он подробно пересказывает беседу с Ибрагимом.
— А может, вы зря напрямую? Может, стоило повести игру? Ведь это не рядовой бандит.
— Не по мне это, Василий Лукич. В таком деле актером быть надо, а я человек простой, бесталанный: что на душе, то и на лице. Да и не проведешь такого, как Ибрагим, с ним лучше напрямик. Я думаю, он придет — на распутье парень.
— А может, перехватить их, — предложил Василий Лукич.
— Себе во вред, — возразил Махмуд. — Сейчас он на все пойдет, а через недельку сам явится. Дозреет. Тогда и Улагай может в переметной суме оказаться.
А те, в бурках, торопливо сворачивают в переулок.
— Ночью возвращаемся домой, — говорит своим спутникам Ибрагим. — Рамазан будет не скоро, ждать больше нельзя.
— А этот как? — осведомляется Аслан. — Клюнул?
— Тебе это знать не положено. — Ибрагим бросает на него подозрительный взгляд. — И вообще запомни закон разведки — излишнее любопытство равно самоубийству. Ты что, на красных работаешь?
— Да мне что, — обиделся Аслан. — Чихал я на Махмуда.
Ибрагим правит на окраину — здесь у него еще одна явка, запасная. Отсидевшись до ночи, выбираются из города. Едут медленно — кони с трудом тянут по раскисшему проселку тяжелую повозку. Едут всю ночь. Дневка в лесу, и снова — тряская дорога. Лишь на третий день добираются до лагеря.
Кажется, Ибрагим сделал все, что мог. Но Улагай недоволен.
— Ты сказал Махмуду, что, если он не согласится, мы прикончим всю его семью?
— Нет, — признается Ибрагим. — При чем тут семья?
— Не задавай глупых вопросов, — раздражается Улагай. — Твое дело — выполнять приказы.
— Я — человек! — срывается Ибрагим. — У меня есть голова.
Вот как заговорил! Пожалуй, Крым-Гирей прав, к нему уже нельзя поворачиваться спиной. Но он не должен думать, будто его подозревают.
— Что нового в городе? — спрашивает Улагай, чтобы не оборвать разговор на реплике Ибрагима.
— Новостей немало. — В глазах Ибрагима мелькает злорадный огонек. — Красавица-то наша ушла к Максиму.
— Какая красавица? — Улагай ошеломлен. — Сариет?
— Фатимет, жена Османа, — бросает Ибрагим.
Лицо Улагая покрывается белыми пятнами.
— С сыном ушла к русскому, — торжествующе добавляет Ибрагим. Он вдруг ясно осознает, что факт этот имеет для Улагая значение чрезвычайное. Там, в лесу, Максим одержал верх лишь над Ибрагимом, это — победа над самим Улагаем.