Снег идет почти непрерывно несколько дней. И вдруг пробивается солнце, ноябрьская зима превращается в октябрьскую осень, полевые дороги раскисают. Но уговор дороже денег — в назначенный срок за Ценскими приходит подвода. Они берут лишь самое необходимое: учебники, белье, немного посуды, подушки. Фабиан Станиславович поверх форменной фуражки с кокардой натягивает башлык. Впереди будет ехать Мурат, позади — тачанка с пулеметом и бойцами. Прихватят заодно и Меджида-костоправа — выздоровел старик.
Процессия получается несколько необычная. В серой бурке и серой форменной фуражке Фабиан Станиславович смахивает на отставного казачьего генерала, Меджид-костоправ и Ядвига Адамовна, закутанные, как малые ребята, со спрятанными в соломе ногами, напоминают огромных кукол. Костоправа и больнице предупредили: еще одна простуда — и помочь будет невозможно.
Как будто все. Максим радостно машет рукой.
Мурат рассказал, как готовятся в ауле к их приезду. Матери шьют сыновьям новые бешметы или же подгоняют отцовские. В сакле Ильяса слезы: Мариет просится в школу, ей вторят остальные девчонки. Дарихан вроде бы и не возражает, пусть девочки учатся. Но почему другие не посылают дочерей? Разумеется, учиться надо.
Но, может быть, их потом не захотят взять замуж? И вообще, зачем им грамота? Ильяс охрип, доказывая пользу просвещения. Дарихан внимательно слушает его, кивает, а потом задает те же вопросы. Насторожились и старики. Пока что они мудро помалкивают: надо поглядеть, чему будут учить их внуков приезжие аталыки[6], прогнать их никогда не поздно.
А на следующее утро в квартиру Максима вбежал Геннадий. Правая рука — под брезентовым плащом. Уж не ранен ли?
— Скорее. Сергей Александрович машину прислал.
— Что случилось?
— Чтобы долго не объяснять, захватил…
Геннадий отбрасывает полу плаща: в его руке — форменная учительская фуражка с кокардой. Она рассечена надвое, цвет ее уже не определить. У Максима холодеют руки, затрудняется дыхание. Детям Адыгехабля можно не торопиться в школу — фуражка учителя здесь, тело его, иссеченное на куски, похоронено рядом с Муратом и другими бойцами, рядом с не успевшим еще раз простудиться Меджидом-костоправом.
Все произошло неожиданно. Верстах в десяти от аула повстречали какой-то отряд в красноармейской форме, потому и не насторожились. Съехались, разговорились. Вдруг один из них в упор выстрелил в Мурата. Бойцы и за оружие взяться не успели, как были порублены. И Ядвигу Адамовну наверняка постигла бы та же участь, но тут подскакало еще несколько всадников в бурках. Один из них, с огромным синюшным, похожим на грушу, носом, лохматыми бровями, поглядев на Меджида, крикнул:
— Стой, Едыгов, и так перестарался. Зачем Меджида-костоправа угробил?
— Под руку попался…
— Под руку… Этого старика нам не простят.
— Э-э, — протянул Едыгов, — за остальных тоже спасибо не скажут. Семь бед, говорят русские, один ответ. Может, и старуху рубануть? Заодно уж.
— Брось ее.
Едыгов несколько раз перетянул женщину нагайкой. Тем временем остальные бандиты собрали оружие, ограбили убитых, погрузили добычу на тачанку, подожгли подводу с учительским скарбом и ускакали.
Оставшись одна на дороге, Ядвига Адамовна, шатаясь, подошла к телу мужа, попыталась приподнять его. После нескольких тщетных попыток взяла его фуражку: последняя память… Долго вспоминала, в какой стороне город. Шла, а перед глазами все стояли те двое — один с мелковатым лицом — и небольшими красными, похожими на чирья глазами и второй с синюшным носом. Шла, неся перед собой, будто для подаяния, рассеченную пополам, побуревшую от крови фуражку. Шла без мыслей, без слез. Спотыкалась, падала, но тут же поднималась и шла снова. Ее подобрал и доставил в город продотряд.
Машина тормозит возле ЧК.
— Очевидно, начальник поручит это дело тебе, Максим, — добавляет Геннадий уже в дверях. — Возьми и меня с собой.
Сергей Александрович разглядывает карту. Лицо его сумрачно, под глазами синие скобки, веки воспалены.
— Вот они где, — указывает он на коричневый кружок, нанесенный на зеленом пространстве. — Караульной роты хватит?
— Хватит, — быстро отвечает Максим. На такую силу он и не рассчитывал. — Аульчане помогут.
— Продумай. Через час доложишь.
Максим уединяется. Он вспоминает об Алхасе все, что говорил Ильяс. Очевидно, буденновец принял командование вместо Мурата. Да, в отряде найдется, кем его заменить. А дома? Двенадцать ртов!
Работа над планом не ладится — без Ильяса и Умара его выработать трудно, надо ехать в аул. Начальник не возражает. Решено отправиться под вечер. Весь день снаряжают роту в путь. Максим успевает заглянуть к Сомовой — попрощаться. Катя осунулась, побледнела, на лице усталость, У нее Биба. Она раздалась в талии, глаза лихорадочно блестят. Чувствуется, она сосредоточена на какой-то мысли, отвлечь от которой ее очень трудно. При появлении Максима женщины смолкают.
— Уезжаю на несколько деньков, — бодро сообщает он. — Что маме передать, Биба?
— Скажи, что здорова.
— Больше не звонил? — после некоторой паузы спрашивает Максим. — Нет… — Голос Бибы становится хриплым, каким-то чужим.
— Жаль. Ибрагим сейчас дозарезу нужен.
— Растерялась я тогда, — признается Биба. — Надо было назначить ему свидание, ведь иначе его не поймать.
— Не расстраивайся, — успокаивает ее Максим. — Не полез бы Ибрагим в засаду, не из простачков. Да и стрелять на свиданиях — не дело. Вот кончим с Алхасом, возьмемся за Улагая, тогда и до Ибрагима очередь дойдет. Не спеши, Биба, скоро все уладится.
— Уладится? — Биба в негодовании вскакивает со стула. — Все уладиться не может. Ты не понимаешь, чем я живу.
— «Чем я живу»! — вдруг вспыхивает Максим. — Не одна ты обижена бандитами. А Ядвига Ценская? А Катя? А Ильяс? А вдова Мурата?
Биба на глазах меняется — съеживается, как бы становится меньше, на лице — выражение боли. Она бросается к двери. Сомова укоризненно качает головой и спешит за ней. С трудом догоняет.
— Биба, Бибочка, я ведь не могу бежать.
После ранения у Сомовой постоянная одышка.
— Мы сами все сделаем, Биба, — говорит Сомова. — Позвонит — назначай свидание. Я в засаде буду, у меня есть оружие. Именное. Меня никто из дружков Ибрагима не заподозрит.
— Правда? — Биба заглядывает Сомовой в глаза, жмется к ней. — Только бы скорее. А то не дождусь…
— Биба! — Сомова не на шутку встревожена. — Я это сделаю с одним условием: если ты дашь мне слово, что не сделаешь глупости!
— Даю!
— Ну смотри, Биба, я тебе верю.
Биба ничего не слышит. «Он еще позвонит!» — думает она, и сердце ее начинает стучать сильнее. Разве- не для того покинула она аул, чтобы рассчитаться со своим врагом? Только ради этого одного стоит жить.
Падает снег — мелкий, рассыпчатый, частый. Как соль. Падает снег — колючий, сухой. Снежинки прикасаются к лицу, словно острия иголок, и лежат, не тая, и лицо пощипывает.
— Пойдем назад, — предлагает Сомова. Она берет Бибу под руку, опирается на нее. — Максим мужчина, а что мужчины могут понять в таком деле? Между нами сама природа пропасть создала. А ведь человек он хороший. Вот уезжает. А вернется ли?
У ворот тарахтит автомобиль. Машина трогается и почти мгновенно исчезает за поворотом. На дороге остаются двое. Вместе заходят в комнату, вместе плачут. Потом, захватив завтрашнюю пайку хлеба, вместе идут к Ценской.
Во дворе ЧК Максим пересаживается на коня. Отряд выступает. Неспокойно на душе у Максима, и не предстоящий бой тому причиной. Враг наконец-то получит свое, уж в этом-то он уверен. Размышляет о судьбах человеческих. Сколько неизлечимых душевных ран оставляет после себя это грозное время, не так-то просто дается в руки счастье. К иным оно уже не придет никогда. Сможет ли забыть Биба о своем несчастье? А что делать жене Мурата, оставшейся без кормильца? Кем станут тысячи беспризорников, что шныряют по базарам в поисках куска хлеба?