Но что напомнило яркое девичье лицо? Ах, да, вспомнил, — чайник, который я видел у зажиточных Игнатьевых. Большой, чуть надтреснутый фарфоровый сосуд: топкая изящная ручка, извилистый носик, мелкие китайские цветы.
Как заливалась эта враз потерявшая прелесть физиономия, эта ходульная фигура в срамных немазинских штанах!
Утром я приплёлся в неуютную мастерскую. У пергаментного фюзеляжа тяжело сопел генеральный конструктор Мишка Субботин. Он обрывал скрипучую дорогую бумагу и перепиливал рейки.
— Ничегошеньки не получается, — зло дышал Мишка, — крестики-нолики — детская игра. Нагрузку я неправильно рассчитал. Не по правилам аэродинамики. Так… вот так… Так…
Мишка всё оскабливал и оскабливал наше детище, словно спелый кукурузный початок.
Потом в ангар влетел Колька Черкасов. Колька обхватил конструктора за талию и начал, как дедка за репку, оттаскивать его от планера:
— Знаем мы твой расчет… «Я встретил девушку, в глазах любовь…» Новый, почище этого, смастерим, — позорно и тихо всхлипнул растрепанный Мишка.
Хрустящие клочки обшивки вылетали в распахнутую настежь дверь. Ветер гнал их по чумазой улице, по Карпатам. Одни пергаментные лоскуты взмывали в небо, другие застревали в. дремучих зарослях зрелого татарника.