Эпоха реформ 60-х годов началась с очередной либерализации цензурного надзора, которая проявилась сразу же после смерти Николая I, еще во второй половине 50-х. В печати замелькало новое слово «гласность», как и в начале нашей «перестройки». «В ряду подлежащих переоценке и перестройке (это слово уже тогда появилось. — А. Б.) учреждений едва ли не впереди многих других, если не всех, стояла, конечно, цензура», — отмечал известный историк М. К. Лемке в 1904 г.7. В течение почти десятилетия (1856–1865) различные, специально созданные для этой цели, комитеты и комиссии, представляли на «благоусмотрение» государя различные проекты нового цензурного законодательства8. Но и в это десятилетие узда, наброшенная на печать, была значительно ослаблена: дозволено было обсуждать в ней политические вопросы, особенно связанные с предстоящей и свершившейся затем крестьянской реформой. Стало просыпаться общественное мнение, появились журналы, которые позднее стали называться «революционно-демократическими» («Современник», «Русское слово», «Отечественные записки» и другие).
Камнем преткновения при обсуждении нового цензурного устава был, конечно, самый кардинальный вопрос: оставлять ли предварительную цензуру или заменить ее судебной, карательной? Наконец, 6 апреля 1865 г. новый цензурный устав был утвержден на заседании Государственного совета. Он был двойствен и непоследователен, как и другие законы этого времени. С одной стороны, предварительная цензура была отменена, но с весьма существенной оговоркой — только для книг, превышающих объем 20 печатных листов (иностранных) и 10 — для отечественных. Была введена, как горько шутили современники, «рублевая цензура»: книги для «простого народа» по-прежнему находились под дамокловым мечом превентивности. Но и книги большого объема, уже после отпечатания всего тиража, должны были получить от цензуры «разрешительный билет» на выход из типографий. В том случае, если в них выискивался криминал, цензура должна была возбудить дело против нее в судебных инстанциях. Такие книги могли быть преданы уничтожению только после решения суда, и это был несомненный шаг вперед. Либеральный состав присяжных заседателей порою оправдывал книги и их издателей. Сведения о литературных процессах, нередко — полные стенографические отчеты «из зала суда» — проникали в массовую прессу, будоражили общественное мнение. После ряда оправдательных приговоров власти сочли «за благо» изъять такого рода дела из ведения судебных палат и передать их на рассмотрение особого «Комитета 4-х министров» (1872 г.). Само цензурное ведомство было передано из министерства народного просвещения в подчинение министерства внутренних дел. Все решало именно оно, ибо, как отмечалось позднее в одном из официальных документов, «не имея в среде своей специалистов, которые могли бы определить с полной точностью научное значение известной книги, Комитет, из опасения создать нежелательную рекламу сочинению, предположенное задержание коего станет, конечно, общеизвестно, обыкновенно утверждал ходатайство по сему предмету министра внутренних дел»9. Количество запрещенных книг с этого года резко увеличивается. Одной из первых жертв стала вновь одна из самых многострадальных русских книг — «Путешествие…» А. Н. Радищева, и это уже после отмены крепостного права, против которого он так резко выступил в свое время. Крайне показательно, что одной из главных причин запрещения и уничтожения книги, изданной П. А. Ефремовым в 1872 г., была критика им жестокостей цензуры: «Автор, — говорилось в постановлении, — в ожесточенных выходках против цензурных учреждений старается заподозрить законодательную власть в эгоистических видах самосохранения»10. Читатель заметит, что и советская цензура крайне щепетильно относилась к самой малейшей критике в свой адрес в 20-е годы.