После одновременного появления «Красного дерева» и «Мы» наступил 30-летний перерыв — вплоть до публикации в Италии в 1958 г. романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» — в истории «неконтролируемых» публикаций произведений советских писателей за рубежом. Но, как мы знаем («дело Синявского-Даниэля» 1966 г. и другие литературные процессы) власти еще на протяжении примерно 20 лет чрезвычайно болезненно реагировали на каждый такой факт, приравнивая его к «государственному преступлению» со всеми вытекающими из него последствиями для автора.
Следует сделать здесь одну оговорку. Уделяя главное внимание в этой книге публикации неизвестных, засекреченных документов из архивов цензуры, автор, тем не менее, вполне отдает себе отчет, что непроходимой «демаркационной» линии, границы между собственно цензурным документом и «литературно-критическим» выступлением в прессе тогда не существовало. Сразу же бросается в глаза поразительное сходство между первым и вторым — и не только в идеологических и политических претензиях, но и в самой лексике. Существовали различные «департаменты» единого «Министерства правды» — идеологической машины подавления личности, творчества, проявления хотя бы в малой степени индивидуальности.
Как по команде (собственно говоря, команда и была), на «непокорных писателей» набросилась целая армия критиков и «братьев по перу», наперегонки стремившихся показать властям предержащим свою «классовую преданность» и даже соревнующихся в ней. Выступая в 1930 г. на XVI съезде партии, «комсомольский трубадур» Александр Безыменский не преминул еще раз — и, конечно, в стихах — лягнуть проштрафившихся писателей:
Оба гонимых писателя попали в особый доклад Лебедева-Полянского «О руководстве художественной литературой», прочитанный им на «Секретном совещании заведующих крайобллитами» в январе 1931 г. (V— ф. 597, оп. 3, д. 17). Сохранившаяся стенограмма доклада как нельзя лучше вскрывает как закулисную подоплеку расправы с ними, так и бесподобный стиль и эстетический уровень тогдашнего начальника цензуры и будущего академика от литературы. Он учит своих подчиненных особым приемам «руководства» писателями. «По-возможности, — говорил он, — нужно эту работу провести так, чтобы это было приятно и тем, и другим, чтобы улыбались даже и те, которых дерут (!). Вот так надо строить работу. Или, по крайней мере, эту самую деру надо сделать как-то культурно, а может быть и отложить. Может быть, вам, где нужно сейчас ударить, по ряду тактических соображений и не нужно ударять». Далее он переходит к Пильняку: «Вы скажите, кто ударил «Красное дерево» Пильняка? Вы не знаете? Ударили Пильняка мы. Я прочел, что в белой прессе выходит роман Пильняка «Красное дерево». Кто разрешил? Никто. Значит, вывезли самовольно. Вызвали Пильняка сюда на допрос (!), допросили его, причем я сам его и допрашивал… А дальше так. Решили — в ГПУ, а потом посовещались, посовещались… а почему нельзя использовать Союз Писателей, пускай они своего друга, члена, по-семейному, так сказать, выпорят. А попутно выпороли и тех, которые пытались спасать Пильняка и выявили свои слабые места. Ну, попарились, а как вы знаете, как пар на русского человека действует, каждый желает, чтобы градус был повыше, а веник покрепче, раз, два, четыре, кости размяли, и все улыбались. Так произошло и с Пильняком. Взял свое «Красное дерево» и перерабатывает, говорит, дайте и за границей поправить. Пожалуйста, поправляй» (Там же, л. 80).
Здесь уже названо все своими именами и комментариев не требует. Обратим лишь внимание на два обстоятельства. Во-первых, исполнители партийных указаний тогда уже начали добиваться от писателей, чтобы они испытывали мазохистское удовольствие от «порки и дера», как изящно выразился главный цензор. Как это снова напоминает роман Оруэлла: «Министерство любви», пытая главного героя, стремится к тому, чтобы он не только боялся Старшего Брата, но и возлюбил его. Во-вторых, цензура должна была уйти в тень, отдав на растерзание провинившегося автора его же «братьям-писателям». Всероссийский Союз Писателей, за десять лет до этого (см. далее) резко выступавший против цензурных гонений, в это время уже становился «подручным партии». Как известно, созданный в 1934 г. Союз советских писателей на протяжении многих десятилетий не только поддерживал эти гонения, но нередко выступал инициатором расправ — порою приводивших к физическому уничтожению — с писателями.