«Очень важный момент на нашем фронте, — наставлял своих подчиненных Лебедев-Полянский на упоминавшемся уже закрытом совещании руководителей Облкрайлитов, — это детская книга. Скажут: «Как это так — генеральная линия партии и вдруг — детская книга». Да, это именно должно быть так, мы должны добиться полного соответствия с генеральной линией… Нужно уметь перенести ее на материал, на изображение, на красочный образ, который бы воспитывал детей, который бы подготовлял их способными для строительства социализма. В детской книжке мы часто видим еще бабушку с чулком и котика. Зачем нам это нужно? Нам это совершенно не нужно. Сплошь и рядом наша детская литература бесклассова… есть лишь приказы слушаться папу и маму. Пора от этого отказаться (!)… Наша детская литература хуже, чем какая-нибудь другая способствует политическому воспитанию. Тут мы, конечно, должны быть особенно жестоки, несмотря на то, что детской книги у нас мало» (V — ф. 597, оп. 3, д. 17, л. 32).
Мало чем отличались — и по тональности, и по лексике — от приведенной цензурной рекомендации и «установки» в отношении детской книги, исходившие от руководителя Главполитпросвета Н. К. Крупской и ее сподвижниц на «педагогическом» поприще — главным образом, жен ряда членов Политбюро. Это была их безраздельная «епархия». Достаточно привести лишь некоторые пассажи из статьи Крупской с таким установочным заглавием — «Детская книга — могущественное оружие коммунистического воспитания»:
«Совершенно ясно, что необходима непримиримая борьба с детскими книжками, проникнутыми чуждой идеологией… Классовый враг использует художественность в своих целях. Художественность не уменьшает, а увеличивает вред такой книги» и т. п.4.
Крайне подозрительно относился ГУС к русской классике. Даже ряд произведений Пушкина и Лермонтова показался ему нежелательным в детской книге. Так, например, рукопись учебной книги «Земля», адресованной «крестьянской молодежи и деревенским школам 11-й ступени», вызвала ряд замечаний рецензента. Среди них — включение в хрестоматию отрывка из «Капитанской дочки»: «Если уж давать его, то надо сопроводить комментариями: взятый в отрывочном виде, он с особенной резкостью выдвигает дворянскую идеологию рассказчика («бунтовщики», ангельское спокойствие Марьи Ивановны и т. п.» (III — ф. 298, оп. 1, д. 91, д. 40). Цензоры ГУСа были единодушны со своими дореволюнионными коллегами из Особого отдела Ученого комитета. Было и существенное отличие: на первый план выдвигалась обойма произведений, звавших к активной борьбе. Пока еще не самых худших авторов: в дальнейшем они черпались у третьеразрядных писателей, искупавших недостаток «художественность» своей «идейностью» и «революционностью».
С плоско-примитивных «классовых» позиций рассматривалось творчество замечательных русских авторов, писавших для детей. Так, сама Крупская решила выступить в роли рецензента ГУСа, дав отзыв на «Сказки» Д. Н. Мамина-Сибиряка, которые собирался выпустить известный частный издатель Г. Ф. Мириманов в 1928 г. Ей не понравились сказки «Про козла упрямого» и «Про воробушку — черную головушку». «Надо сказать, — пишет она в своем отзыве, — что в них проглядывает архимелкособственническая идеология». В сказке «Не мое дело» — она нашла прославление «эгоизма». «Вообще, — замечает она, — в сказках Мамина-Сибиряка изображаются под видом зверей люди-одиночки, думающие только о себе, люди эгоистические и глупые холодные резонеры. Многое будет чуждо современному ребенку…» (III — ф. 298, оп. 1, д. 90, л. 50). Еще более строга была некая Шулытина. Присоединившись к Н. К. Крупской в опенке сказок Мамина-Сибиряка, она проявляет еще большую классовую бдительность, набросившись с особой яростью на прелестную «Сказку о Комаре Комаровиче». Основная идея сказки, по ее мнению, та, «что надо во что бы то ни стало выжить того, «кто в наше болото пришел». «Наша ли это мысль о болоте?»— строго вопрошает рецензент, и, конечно, приходит к выводу, что «не наша» (Там же, л. 52).
В результате Мириманову, как можно полагать, так и не разрешили издание «Сказок» Мамина-Сибиряка, хотя до этого и позднее они выходили множество раз.
Помимо «строгих теть» из ГУСа, за детской книгой наблюдали не менее «строгие дяди», работавшие в политической цензуре. Так, один из них — некий Лев Жмудский, политредактор ГИЗа, очень серьезно и, конечно, с классовых позиций, отнесся к такой классике, как «Конек-Горбунок» П. П. Ершова. Вот его отзыв: