Мы не знаем, чем же закончилось это курьезное дело— «контрдоводов» ГУСа в архиве найти не удалось— и были ли развеяны сомнения растерянных цензоров Главлита. Скорее всего, «Курочка-Ряба» была все же реабилитирована, так же, как и «Белочка» — благодаря очень важному прецеденту, имевшему место в детские годы вождя мирового пролетариата. Но эта история вышла, вероятно, из стен Наркомпроса, произошла утечка информации, о чем свидетельствует запрос с грифом газеты «Правда»:
«Москва. Наркомпрос. Тов. Яковлевой. Лично. 12 февраля 1927 г.
Уважаемый товарищ! Прошу не отказать переслать на мое имя в редакцию газеты «Правда» переписку о запрещении детской сказочки «Курочка-Ряба». С коммунистическим приветом. — Мих. Кольцов».
Заместитель наркома Яковлева ответила, что «вопрос этот будет обсуждаться на Коллегии Наркомпроса» и она может «дать ответ по существу» после его рассмотрения. Очевидно, работавший в «Правде» М. Е. Кольцов увидел в этой истории колоритный материал для очередного фельетона, но следов его ни в «Правде», ни в других изданиях пока не обнаружено. Скорее всего, дело спустили на тормозах, дабы не компрометировать верховную инстанцию, наблюдавшую за детской литературой.
Невольно вспоминаются в связи с этим блистательные строки эпиграммы великого русского философа и поэта Владимира Соловьева, которым, кажется, суждено оставаться вечным эпиграфом к истории российской цензуры, и не только к ней:
Еще более активно «пасли» и цензоры Главлита, и «педагоги» из ГУСа, Главлитпросвета и других инстанций советских писателей 20-х годов, адресовавших детям свое творчество. Среди них — знаменитые имена, и прежде всего — Корней Чуковский. Его замечательные стихотворные сказки и другие произведения преследовались с особой, почти маниакальной жестокостью. Особенно невзлюбили его высокопоставленные дамы, заправлявшие педагогикой и детским чтением, — 3. И. Лилина— жена Г. Е. Зиновьева, К. Т. Свердлова, и сама Н. К. Крупская. Важно отметить, что их суждения, высказанные в критических статьях, расценивались как непререкаемые резолюции, как руководства к действию. Вдохновленная ими, целая армия учителей, журналистов и критиков набросилась на прелестные сказки Чуковского, которые так нравятся детям. Включилась в эту войну и Н. К. Крупская, напечатав об очень не поправившемся ей «Крокодиле» большую статью в «Правде» (1928, 1 февр.). Ее возмутило, что «крокодил целует ноги у царя-гиппопотама… перед царем он открывает свою душу», строки «Вашему народу я даю свободу, свободу я даю!». «Что вся эта чепуха означает? Какой политический смысл имеет?» — спрашивает она, и добавляет: «Какой-то явно имеет… Я думаю, что «Крокодил» ребятам нашим давать не надо, не потому, что это сказка, а потому, что это буржуазная муть». Такое «авторитетное» суждение, свидетельствующее о крайне примитивных литературных вкусах жены и соратницы вождя, повлекло, конечно, за собой «оргвыводы»: детские книги Чуковского начали изымать из библиотек (напомним, что Крупской, как руководителю Главполитпросвета, подчинялись тогда все массовые и детские библиотеки), цензоры стали запрещать очередные их издания. «Допущенные ко двору», высокопоставленные дамы приняли даже «Резолюцию общего собрания родителей Кремлевского детсада», опубликовав ее в журнале «Дошкольное воспитание» (1929, № 4). Они призвали всех родителей объявить бойкот «чуковщине», тем более — «в переживаемый момент обострения классовой борьбы», когда «мы должны быть особенно начеку и отдавать себе ясный отчет в том, что если мы не сумеем оградить нашу смену от враждебных влияний, то у нас ее отвоюют ее враги. Поэтому мы, родители Кремлевского детсада, постановили: «Не читать детям этих книг, протестовать в печати против издания книг авторов этого направления нашими государственными издательствами. Призываем другие детские сады, отдельных родителей и педагогические организации присоединиться к нашему протесту…»6.
Сам К. И. Чуковский в знаменитой книге «От двух до пяти» с горечью и сарказмом рассказывает о том, что пришлось испытать его детским книгам, в частности переделке «Приключений Мюнхгаузена». По мнению плоско и вульгарно-социологически мыслящих «руководителей детского чтения», сказка вообще не нужна «советскому ребенку», «отрывает» его от реальной действительности, уводя в «мир грез и фантазий». «Вы боитесь, — спрашивал их Чуковский, — как бы эти буффонады не расшевелили в детях чувство юмора? Почему веселая книга внушает вам такое отвращение, словно вы — гробовщики или плакальщики? Или вы во что бы то ни стало хотите отвадить ваших ребят от чтения и внушить им лютую ненависть к книге?»7.