Именно в этом залог успешного функционирования общества такого типа.
ПРОТЕСТЫ ПИСАТЕЛЕЙ И УЧЕНЫХ ПРОТИВ ЦЕНЗУРНОГО ПРОИЗВОЛА
К чести русской интеллигенции, большая часть ее сразу же после октябрьского переворота поняла и осознала суть этого трагического перелома и предсказала страшные его последствия для страны. Особенно интеллигенция пишущая, которая первой почувствовала неимоверную, небывалую тяжесть свинцовой плиты наступившего цензурного террора, если не считать некоторой ее части, оправдывавшей его «существующими обстоятельствами» и даже считавшей его лишь «наказанием» за «грехи русской интеллигенции» и «вину» его перед народом. Хорошо известны резкие выступления в защиту свободы слова и печати М. Горького в «Несвоевременных мыслях», В. Г. Короленко в «Письмах к Луначарскому» и др. Писатели и ученые выполнили свой святой долг — они предупредили о грядущих роковых последствиях подавления печатного слова, которое неизбежно приведет в дальнейшем к деградации страны в интеллектуальном и нравственном отношениях.
Обличение мерзостей цензуры — давняя традиция русской литературы, начиная с гневной филиппики А. Н. Радищева в «Путешествии из Петербурга в Москву». Но более, чем столетняя борьба за свободу печати и литературного творчества, приведшая к резкому ослаблению цензурного гнета в начале XX века и даже полному освобождению от него в период между февралем и октябрем 1917 г., закончилась полнейшим провалом и поражением. Надо сказать, что на первых порах (см. очерк 3. Гиппиус «Красная стена») писатели дали ясную и прямую оценку самой сути большевистского отношения к печатному слову, не прибегая к слезливым жалобам и просьбам. Суть нового режима наиболее наглядно проявилась именно в отношении к печати; другим он быть не может по своей природе.
В дальнейшем, в 20-е годы, протесты писателей и ученых, хотя и исполненные чувства собственного достоинства, имеют несколько иную тональность. Да это и понятно: во-первых, они обращены уже к самим властям, от которых зависела участь литературы и науки, а во-вторых, исходят они от тех представителей интеллигенции, которые сознательно остались в России, сделав свой выбор. Первые веяния Нэпа, открытие независимых, как им казалось, кооперативных и частных издательств, вызвали определенные надежды на постепенную либерализацию, «смягчение» режима, при котором можно служить стране и ее культуре. Эта иллюзия развеялась не сразу, чем и вызваны попытки обращения к властям. Но, как заметит читатель, такие протесты направлены, как правило, «самому» Луначарскому, последней надежде писателей (ведь он сам литератор, может понять!). Они жалуются на самодурство и произвол «исполнителей», «мелких агентов» и случайных выразителей», «дискредитирующих» власть в глазах интеллигенции. Но такое прекраснодушие было свойственно лишь немногим из писателей; большая часть их отдавала себе отчет, что дело не в бюрократах-цензорах, а в общей генеральной линии, провозглашенной партией. Тем не менее, загнанные в угол, они пытались найти хоть какую-то отдушину, нишу в тотальной системе запретов, с целью проявить себя в творчестве. Но тщетно: тоталитаризм потому и существует, что не оставляет без контроля и внимания ни одной стороны жизни отдельного человека и всего общества. Стоит вынуть из этой крепостной стены хотя бы один камень, как она сразу же обрушится, что кстати, и произошло на наших глазах, когда милостиво допущенная сверху «гласность» и ослабление цензуры привели к полному разрушению Системы.
Инерция свободы, завоеванной многолетней драматической борьбой русских писателей за свои права, была так велика в 20-е годы, что они «не стеснялись» тогда отстаивать их, резко протестуя порой против засилья охранительных инстанций. Разумеется, эти протесты услышаны были не обществом, а лишь самими литературными «аргусами» (немногие случаи, проникновения их в печать, о чем говорилось ранее, тотчас же были пресечены главлитовскими циркулярами). Из публикуемых далее текстов лишь два были напечатаны, но первый из них— очерк 3. Гиппиус — вышел сразу же после октябрьского переворота, когда большевики не успели еще полностью задушить независимую печать, а другой— «Докладная записка Всероссийского Союза Писателей» — напечатан в качестве приложения к упоминавшейся выше брошюре П. Витязева о положении частных издательств, вышедшей тиражом в 700 экземпляров и впоследствии конфискованной. Остальные документы остались погребенными в архивах, в основном в личном фонде Лебедева-Полянского.