Вполне понятно, что и резкий протест писателей и ученых против засилья цензуры в лице руководителей Политотдела ГИЗа оставлен был Луначарским без внимания: доводы Лебедева-Полянского вполне убедили его, или, по крайней мере, он не возражал против них. Тем более, что протест исходил от деятелей науки и литературы из «чуждого лагеря»…
Судя по всему, с протестом Всероссийского Союза писателей был хорошо знаком Питирим Сорокин, также разделивший судьбу некоторых членов Правления Союза, высланных в 1922 г. В очерках «Нравственное и умственное состояние современной России», опубликованном в пражском журнале «Воля России» (№ 4 и 5; затем они вошли в изданную им книгу «Современное состояние России»), он писал: «Такого разгрома история русской науки и мысли не знала… Все чуть-чуть не согласное с догмой коммунизма, преследуется. Газеты, журналы, книги допускаются только коммунистические или по вопросам, не имеющим отношения к социальным проблемам (из газет я узнал, что власть уничтожила мою книгу «Голод как фактор»).
Введены цензурные комитеты, хоронящие все инакомыслящее. Цензура времён Николая I — ничто по сравнению с современной. Чтобы дать представление о том, что она не разрешает, достаточно привести один-два примера. У одного беллетриста (В. Г. Лидина в его рассказе «Сестры». — А. Б.), например, вычеркнули в рассказе фразу: «Сестра милосердия стояла в непринужденной позе и курила папиросу». На вопрос, почему вычеркнули эту фразу, цензор ответил: «Красная сестра милосердия не может стоять в непринужденной позе в порядке революционной дисциплины… Переделайте ее в белую сестру милосердия, тогда разрешу».
Ныне высланному проф. Кизеветтеру запретили печатание абсолютно академической рецензии о последних работах проф. Платонова и Преснякова по русской истории. Причиной запрета было то, что «автор хвалит эти работы, а коммунист проф. Покровский ругал их, хвалить нельзя». Спасает положение только безграмотность цензоров, порой допускающих действительно вредное для коммунизма. Опека… опека… опека школы, печати, лекций, дебатов… Рядом с этим подкуп лиц и писателей. «Наиболее непокорных из вас вышлем, остальных купим» — такова формула политики власти теперь. И покупают… Делается все, чтобы разгромить остатки сил и ценностей!».
Документ 1.
В коллегию Наркомпроса
Заведующий Главлитом Наркомпроса тов. П. И… Лебедев-Полянский указал мне, что апелляционной инстанцией на постановления Главлита является Коллегия Наркомпроса, сообразно чему я и обращаюсь к Коллегии с нижеследующим обжалованием определения Главлита.
Осенью минувшего года издательство «Никитинские субботники» предложило мне переиздать в одной книге мои повести, выпускавшиеся мною в 1918–1924 гг. прд псевдонимом «Ботаника X (икс)».
Подготовляя издания, я снабдил четыре ранее напечатанных повести — «Парикмахерская кукла», «Венедиктов», «Венецианское зеркало» и «Приключения Бутурлина» — пятой повестью «Юлия, или Встречи под Новодевичем», и А. И. Кравченко вырезал для издания 10 ксилографических гравюр. Однако, к моему крайнему удивлению, издательство не получило разрешения Главлита (№ 72841) на издание сборника. Я лично просил Главлит о пересмотре решения, однако также получил отказ.
Официально мотивы отказа не были мне указаны, но, насколько можно понять, книга обвиняется в мистицизме. Это последнее обстоятельство заставляет меня все случившееся считать недоразумением и всячески протестовать против него. Коллегии Наркомпроса, по всем вероятиям, известно по моей научной деятельности, что я совершенно далек не только от мистицизма, но даже и идеализма, Однако, мой сугубый материализм в науке и миросозерцании нисколько не мешает мне уважать и любить как сказочный эпос, так и поэтику Гофмана. Из Гофмана происходят и мои повести, стремящиеся создать фантастику города Москвы. Причем эта фантастика даже в чисто ироническом плане не имеет за собой ни атома мистики, во всяком случае ее характер тот же, какой мы видим в Прокофьевской «Любви к трем апельсинам», и если опера Прокофьева заново ставится на советской сцене, я не вижу причин к запрещению моей книги, тем более, что из пяти повестей три напечатаны в Москве в 1918, 1922 и 1924 г.; одна хоть и вышла в «Геликоне» («Венецианское зеркало», вышедшее в русском эмигрантском издательстве в Берлине в 1923 г. — А. Б.), но была допущена Главлитом к ввозу в СССР в количестве 300 экземпляров и все четыре еще сейчас встречаются в продаже. Последняя же, пятая, ничем не отличается от первых четырех. Что же касается гравюр А. Кравченко, то они в большей своей части были выставлены на «Выставке 4-х искусств» и, следовательно, также не могут считаться одиозными.