(Эта сцена) понадобилась рецензенту для того, чтобы заподозрить в авторе скорбь по минувшему, сданному в архив революцией… Автор рецензии из всего описания цитирует только отрывок одной фразы, а именно: «…вместо зажженных ослепительных люстр теплились жалкие восковые свечи» — и комментирует так: «Смотрите, дескать, какая скорбь по ослепительным люстрам!». В этом случае приходится только молчать…
Вот то немногое из очень многого, что мне хотелось сказать после того, как я ознакомился с письменными отзывами на мой роман, послужившими основанием к его запрещению. И вот почему это запрещение кажется мне несправедливым.
Москва. 25 июня 1929 г.
Петр Ширяев».
Протест писателя Петра Алексеевича Ширяева (1888–1935), известного в свое время прозаика, хранится в его личном фонде в ЦГАЛИ (ф. 2241, оп. 2, д. 12, л. 1–3). Видимо, претензии главлитовских рецензентов показались абсурдными даже главному цензору страны. Во всяком случае, в 1930 г. издательство «Земля и Фабрика» выпустило этот роман; затем он издавался еще трижды (последнее по времени издание «Внука Тальони» осуществлено в 1976 г. с предисловием В. Г. Лидина). Роман пользовался большой популярностью. В том же архиве хранится киносценарий Н. О. Эрдмана «Любушка» (по роману «Внук Тальони», предназначенный для Мосфильма. Там же, ф. 2453, оп. 2, д. 749), но, насколько известно, фильм такой поставлен не был.
Таковы лишь некоторые, наиболее характерные выступления писателей 20-х годов против цензурного террора. За исключением последнего случая, эти протесты не вызвали отклика в душе главного цензора, а вернее— привели к прямо противоположному ожиданиям эффекту. В годы «Большого террора» и следующие за ним уже никто из писателей не осмеливался отстаивать в цензурных и прочих надзирающих инстанциях свое священное право на свободу творчества.
Для защиты этого права требовалось мужество и бесстрашие Дон-Кихота. Хотя надежды на «исправление», «смягчение» цензурного режима и выглядели порой немного наивными, но мы понимаем это только сейчас. В то время защита внутренней свободы — той «тайной свободы», о которой писал в 1921 г. Александр Блок в последнем своем стихотворении — была священным долгом каждого уважающего себя литератора. Порой их охватывало чувство безнадежности, особенно в связи с кардинальным изменением читательского сознания, отсутствием поддержки аудитории. У Корнея Чуковского в дневниковой записи 16 января 1925 г. вырвалась горькая фраза: «Замечательнее всего то, что свободы печати хотят теперь не читатели, а только кучка никому не интересных писателей. А читателю даже удобнее, чтобы ему не говорили правды. И не только удобнее, но, может быть, выгоднее, так что непонятно, из-за чего мы бьемся, из-за чьих интересов»28.
Протест писателей против цензурного гнета — это вовсе не бунт на коленях, с кляпом во рту, время от времени наблюдавшийся в литературной среде в «оттепельные» времена. Нет, это было сознательное сопротивление свободных еще людей, осознанное противостояние режиму оскорбленного и униженного художника, отстаивавшего право на творчество в начинавшееся бесчеловечное время. Это было столкновение творца с его антиподом — приставленным к нему чиновником-цензором. Эта вечная ситуация — «художник и власть» — была в тех условиях гибельной для писателей, но в их борьбе за свободу слова таилась надежда на то, что не все еще убито в творце, что еще есть надежда на возрождение свободного творчества…
Гневные слова протеста против невиданного цензурного засилья и террора тогда еще могли прорваться за кордон и увидеть свет на страницах русских эмигрантских газет, хотя, по вполне понятным причинам, анонимными. На это сразу же обратил внимание «певец революции», канонизированный затем Сталиным как «лучший и талантливейший поэт нашей эпохи», — В. В. Маяковский. В стихотворении «Иван Иванович Гонорарчиков» с эпиграфом «Заграничные газеты печатают безыменный протест русских писателей» он, в частности, писал в 1927 г.:
Кажется, мы имеем здесь дело с единственным случаем в истории русской поэзии — панегириком в адрес официальной тотальной цензуры. Поэт действительно — напомним слова Булгакова — уподобляется в этом случае «рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода»…